– Терпеть не могу голливудского жаргона, – вдруг разозлилась Сандра, – равнодушного, грубого, бесчеловечного! Со второго слова каждый режиссер, фотограф, не говоря уже о продюсере, считает себя вправе спросить: между прочим, каковы ваши вайтлс, то есть жизненно важные измерения обхвата груди, талии и бедер?

Лейтенант с откровенным удовольствием слушал Сандру. Воспитание в закрытом морском училище, а потом и вся жизнь военного моряка приучили молодого человека к мысли, что всякая очень красивая девушка обязательно охотница за мужчинами – гольддиггер. Сандра с ее балетной гибкостью и свободной манерой держаться походила на голливудских «тигриц», ибо, по убеждению многих, в Голливуде девушек специально учат сексуальной привлекательности на погибель мужской половине человеческого рода.

– Как я понимаю вас, Сандра! – воскликнул Чезаре. – Видит бог, я знаю, что есть красота. Роден, когда стал старым дураком, вдруг заявил: «Я верю, что мы никогда не будем знать точно, почему вещь или существо красивы». Это как раз точка опоры всех «истов» и оригинальничающих дельцов от фотографии. Но я хочу сделать так, чтобы как можно больше людей поняли законы прекрасного и приобрели бы настоящий вкус художника!

– Чезаре, что это ты проповедуешь? – встала на скамью Леа. – Вот она, красота! – Леа показала на хрустально-голубое море и чугунно-серые горы вдали, увенчанные грядой ослепительно белых облаков.

– И вот она! – воскликнул художник, опуская обе руки на плечи Сандры и Леа.

– Все эти возвышенные разговоры о красоте мне кажутся чепухой, – вмешался Иво, бросая за борт окурок. – Я готов играть кого угодно – западного ковбоя, вампира, фашиста или гангстера, убивающего и насилующего направо и налево, – лишь бы хорошо платили и была хорошенькая партнерша со звонкой рекламой! Кого я только не играл, и, поверьте, нисколько это меня не беспокоило!

Чезаре посмотрел на приятеля, прищурился и промолчал. Сандра отвернулась, а Леа негромко процедила сквозь зубы:

– Теперь мне понятно, отчего кончилась ваша карьера…

– Что вы сказали? – резко повернулся к ней Иво.

– Я подумала, что готовность выполнять все, что угодно, означает, что нет своего чувства жизни, своей цели, линии, ну я не знаю, как точно сказать. Чем больше вы угодничаете перед хозяевами, тем меньше они вас ценят и неизбежно выбросят на улицу… – Леа запнулась от предупредительного толчка Чезаре.

– Вот так теория! – громко расхохотался Иво, пряча в глазах злобу.

– Разве я похожа на теоретика?

– Никто никогда мне этого не говорил, никто из тысяч моих друзей, – упрямо сказал киноартист, обиженный, словно мальчик.

Лейтенант счел нужным рассеять создавшееся напряжение и напомнил, что пора возвращаться обедать на яхту.

Завели мотор, и шлюпка понеслась, точно с горы на гору, по громадам медленных волн.

– Интересно, заготовил ли дядя Каллегари свежие фрукты? – подумал вслух Чезаре. – Тогда нам можно сниматься.

– И без фруктов доплывем! – бросила Сандра.

– Для вас же, дорогие дамы, для прелестных ваших фигурок, – с нарочитой сладостью пропел Флайяно.

– Не слишком ли мы верим в могущество витаминов? – спросила Леа.

– Вы совершенно правы, – ответила Сандра. – За едой наш культурный человек столь же дик, как его пещерный предок. Множество суеверий, мнимо научных теорий затуманило умы. Будто пища дает здоровье, стройность, красоту без всякого участия самого человека.

– Соблюдайте диету и будете стройной, ха, – фыркнула Леа. – Посмотрите только на этих тощих кошек с морщинистыми шеями и слишком тонкими ногами!

– Ты слишком жестока! – лениво возразил Чезаре. – Посмотрим, что ты запоешь, когда тебе будет за тридцать пять.

– Может быть, – покорно согласилась Леа, – но сейчас я не думаю об этом и не хочу думать. Вообще мы много думаем о старости, о том, что будет с нами на склоне лет, и от этого стареем смолоду!

– Кончайте философию, вот и порт, – сказал Флайяно. – Сейчас будем дико пожирать обед, у меня всегда чудовищный аппетит после ныряния.

Вкрошечной кают-компании «Аквилы» собрались все десять человек ее экипажа. Сандра и Леа подали огромный пирог. Оплетенные соломкой бутылки красного вина помогали одолеть праздничное блюдо. Яхта готовилась покинуть порт Праю и уйти за три тысячи миль на юг, к Берегу Скелетов. Старый капитан решил не заходить ни в какие порты, предельно нагрузившись топливом. Тем самым соблюдались тайна рейса и «эффект внезапности», выражаясь по-военному.

Два вентилятора не могли выгнать табачный дым через открытую дверь и иллюминаторы, а капитан непрерывно сосал объемистую трубку. Своим квадратным лицом римского воина он походил на постаревшего Чезаре.

– Долгосрочный прогноз нам благоприятствует, – говорил капитан, – путь пройдем быстро. Хорошая погода облегчает определение, а ведь предстоит отыскать всего лишь точку на пятисотмильном побережье, и отыскать, прямо скажу, с ходу. Но мне, как всегда, везет: наш лейтенант – отличный навигатор, и от него во многом зависит успех.

– Лейтенант, вы рыцарь, как всякий моряк, и я повяжу вам свой шарф в этом походе. Или, может быть, вы предпочтете бикини Сандры? – поддразнила Леа, с женским чутьем направляя укол.

Лейтенант смутился и пробормотал что-то галантное. Но капитан Аглауко вовсе не собирался заканчивать свою короткую речь шуткой и нахмурился.

– Вы молодые и очень веселые люди, и с вами приятно плавать. Приятно и опасно!

– Это как же понять? – с оттенком неприязни перебил Флайяно.

– Сейчас объясню, синьор Флайяно. Чем отличаются дети от взрослых? Они думают, что мир устроен для них и что это всегда так и будет. Чем отличаются молодые от пожилых и старых? Они уже знают жизнь, но думают, что у них, у каждого, все будет по-иному. Законы жизненной игры касаются кого-то другого, а не их. И многие тоже, как дети, думают, что все всегда останется, как оно было, поняв, но в душе-то еще не приняв, что жизнь – это неизбежное изменение, даже тогда, когда оно идет незаметно… – Леа подтолкнула Чезаре, шепнув:

– Ого, наш капитан, оказывается, философ!

– Не понимаю, куда вы клоните, дядя Аглауко, – вмешался инженер, самоуверенный и щеголеватый, происходивший из известной римской семьи.

– Сейчас, сейчас! Мы, люди пожилые, готовы, даже бессознательно, к тому, что всякая радость в любой момент может обернуться бедой и беда – радостью. Поэтому мы без напоминаний судьбы стараемся наточить нож или положить в карман лекарство.

– Но если случается непредвиденное, то, значит, оно не может быть наперед обдумано, – веско возразил Иво.

– Так и не так! В неожиданности почти всегда бывает часть того, что вы заранее обдумали. И тогда вы будете действовать уверенно, как опытный человек, как будто с вами это уже происходило, и будете драгоценным товарищем! Всем известен опыт одиночного плавания доктора Линдемана. Этот ученый проплыл в пироге от Западной Африки до Гаити за сто девятнадцать дней и на складной лодке от Канарских до Антильских островов.