Мне очень хотелось, чтобы у учительской меня ждали.

«Уйдите, Куарэ. Пожалуйста».

Наверное, так я впервые пожалела о секундной слабости: сидя в шумной учительской, наедине с мыслями, страхами и сценарием к мрачному празднику.

Я встала и начала собираться.

Никто не видел нового проводника. Никто не обсуждал его. Он был нигде, но я твердо знала: Кристиан в лицее, он никуда не уехал, он не под стражей. Я не хотела думать, чем он занят – я просто чувствовала его.

Собственно, за тем он и пришел ко мне: чтобы я чувствовала.

Я закрыла за собой дверь, не прощаясь. В сыром воздухе коридора плыло сияние редких ламп: учебный этаж был пуст, свет здесь гасили рано. Звук трости утонул в мягком линолеуме. Я чувствовала себя ослепшей, и это подстегнуло страх. Он сочился из-под потолка, из приоткрытых классов, его было так много, что я вдруг захотела стать тенью.

Это так просто – облако дыма, рывок сквозь этажи. Выход.

Выбор был прост: боль или страх.

В кармане вздрогнул мобильный, а пока я тянулась к нему, – и еще раз. Ладонь была липкой, горячей, и прохладный пластик стал недолгим спасением.

<Простите, Витглиц. Мы можем поговорить? Анатоль Куарэ.>

Я нашла пальцем кнопку ответа, но потом увидела второе сообщение – еще один неизвестный номер.

<Иди домой спокойно.:-* >

* * *

Я вышла из ванной. Свет горел во всем доме – иначе я не могла: я сдалась. Глупо было проверять замки, глупо класть под подушку нож.

«Глупо держать свет включенным», – подумала я и коснулась выключателя. Кольнула боль от смены освещения, на грани инфразвука колыхнулась темнота. Я вслушивалась в себя, прижимая к груди мобильный.

Холодное одеяло, плохо вытертые ноги – и такой теплый телефон.

Я сидела у стены, пытаясь согреться, и совсем не удивилась, когда коротко зажужжал виброзвонок.

<Вы не спите? Куарэ.>

И почти сразу же – еще дрожь.

<Я не знаю, чем я вас обидел. Знаю, что это что-то важное, но не знаю, что. Так часто бывает со мной. Я тут выпил, но мне не легче. Извините.>

Он долго набирал это, поняла я. Будто слышала, как он стоит на балконе общежития, и в комнате позади – свет, гул. Ему надо вернуться туда, и он вернется, но пока что он набирает одеревеневшими пальцами такое длинное сообщение, и не очень понятно, что ему мешает: холод или алкоголь.

Я держала руку на кнопке вызова.

Чтобы позвонить по номеру из СМС? Чтобы быстро принять входящий?

Я не знала.

* * *

<Ты просидишь до рассвета. Сегодня был твой день, твой выбор. Твой страх. Твоя ложь. Ты можешь обманывать других, можешь – себя. Ты все можешь, просто не всегда это так очевидно. Ты едва понимаешь, куда шагнула, но почти наверняка твое сердце ускорилось: не от боли – от чего-то более сильного. На стекле влага сменится инеем, иней – утренней серостью, а потом, если не врет прогноз, на него ляжет кровавый блик. Главное, пойми, что это взошло солнце.

Всего лишь солнце.

17 окт. doc

Сотру это, уже когда проснусь, окей?>

Джоан Малкольм вышла из общежития, осмотрелась. Ей нравился этот сон. Она изучала все и сразу: погоду, не доброшенный до урны окурок, крупные капли, свисающие с лавки. Она рассматривала, как блестела брусчатка в парке – еще не льдом, но уже не водой. На востоке, невидимый за деревьями, занимался рассвет, и откуда-то из-под крыши в лужу упала капля – метрах в пяти от замершей Малкольм.

Перед учительским жилым корпусом стояла плотная, почти осязаемая тишина.

– Витглиц, выходи, – потребовала доктор.

Голос потерялся среди помертвевших под утро окон. Джоан понимала две вещи: во-первых, она спит, и это не только ее сновидение – во-вторых. Был еще третий вывод – о том, чей сон она разделяет, – но умозаключение было слишком очевидным, чтобы считать его выводом. Потому что – утро, потому что – тишина. Потому что – покой.

Разум существа, носящего имя «Кристиан Келсо», был бесконечно далек от таких снов.

– Витглиц, я жду, – Джоан утопила в тишине еще три слова. Прислушалась, покачалась с пятки на носок, с носка – на пятку.

– Если ты пришла просто полюбоваться, то проваливай к черту. Я хочу спокойно доспать.

Тишина. Малкольм подошла к лавке и провела ладонью по дереву: мокро, холодно. Она уселась и запрокинула голову, рассматривая окна общежития. Ей вдруг понравился этот сон. Она давно разучилась пугаться чужого вторжения, отвыкла нервничать – даже умирать во снах отвыкла.

«А еще я больше не получаю удовольствие от сновидений», – удивленно подумала Джоан и поняла, что это ее собственная мысль – не подделанная, не наведенная.

– Знаешь, Витглиц, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу.

Утро молчало, и Малкольм едва заметно улыбнулась: она все же добилась ответа. Пусть и такого своеобразного. Улыбнулась – и продолжила:

– Сон – это когда ты уязвим. В Вест-Пойнте этому неплохо учили. И в Дэнсгейте. Так что когда ко мне приперся этот белый скот, я была готова.

Малкольм ждала, что упоминание о Кристиане как-то переменит это утро, сделает все не так – и не дождалась. Мир был спокоен, тих, только остановившийся за парком рассвет предательски выдавал сновидение. Солнце никуда не торопилось, и с каждой секундой утро обретало новый штрих неестественности: слишком замылен туманом учебный корпус, ветви не могут так застыть, а тени не должны плестись беспорядочной вязью.

Джоан встала.

– Витглиц, я ухожу. И на всякий случай…

Она выхватила оружие и выстрелила. Рявкнуло, и из пламени соткался силуэт человека. Контуры будто бы кто-то наскоро залил тушью, смешав черное, белое и красное. Соня зачерпнула кровавый дым, рвущийся из ее груди, и подняла взгляд.

– …Не люблю, когда вламываются без приглашения, – закончила Джоан. – До скорого.

* * *

Я открыла глаза и поняла, что держу руку на груди. Во сне там появилась дымная рана – болезненная, огромная, смертельная. Глупая.

За окном серело. На стекле среди инея лежал кровавый блик.

«Она меня ранила».

Я стояла под душем и подводила итоги – немногочисленные, но пугающие. Джоан Малкольм легко впустила меня в себя даже на таком расстоянии. Внутри поначалу обнаружилась только серая душная пустота, длинные коридоры, выложенные плиткой. Я шла, подчиняясь поворотам, лестничным пролетам, врастала в странную архитектуру – в серый кафель, в бесконечные переходы.