– Спасибо за сообщение, – сказала я.

Он нахмурился, и пришлось уточнить:

– То, которое вы прислали мне ночью. Несколько дней назад.

Куарэ кивнул и тоже оглядел проходящих мимо нас людей.

– Я тогда напился. Не слишком поздно написал?

– Нет.

Он удивился:

– Вы еще не спали?

– Нет.

– Но… Почему?

– Я поздно ложусь и сплю недолго.

«Знаешь, Витглиц, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу», – вспомнила я.

– Интернет?

Я помолчала. Разговор тащил за собой пережитое – пережеванное той ночью. Не то, не так, не вовремя – Куарэ говорил неуклюже и предательски точно. И я вдобавок не понимала, причину этой точности.

– М-м… Витглиц?

– Нет. Не интернет. Почему вы так решили?

– Вы фотограф. У моего друга… – он повертел в руках планшет, точно соображая, что это у него в руках. – Э-э, товарища… Не важно. У него заставкой на рабочем столе был странный пейзаж. Я видел его вчера вживую: раннее осеннее утро, брусчатка, парк – и фрагмент старой стены. Представляете, видел, – даже освещение было такое же. Я вспомнил, на каком форуме сидел этот товарищ, ну, и нашел вас.

Я помнила тот снимок. Это было хорошее утро.

…Я проснулась до восхода солнца и долго пыталась понять, что со мной. Я встала, доделала план урока, обулась и вышла на улицу, набросив пальто поверх халата. Парк молчал, и какая-то прозрачная нота билась у меня в виске. В грязно-серый пейзаж кто-то вплел тончайшую нить хрусталя, пахло сыростью и прелой листвой, и я уже все поняла и, спотыкаясь, почти побежала за камерой.

– В то утро я проснулась без боли.

– Странный снимок, – невпопад кивнул Куарэ. – Но очень красивый.

«Он меня нашел, он видел мою работу. Какой тесный маленький мир».

– Куда вы сейчас? – спросила я.

– Домой собирался…

Я чувствовала себя странно, затылок жгло от потустороннего взгляда, который искал меня – с ленцой, не прилагая усилий, – но искал. Все станет только хуже – я это прекрасно понимала, но мне расхотелось прятаться от себя и от других.

Почти тепло. Почти уютно.

– Вас… Проводить? – спросил он наконец. – Можно?

Куарэ был удивлен, растерян и рад. Я кивнула:

– Это недолго.

– Нет, что вы! Я рад! – заторопился он. – Может, вам помочь? Что-нибудь забрать из кабинета? Какие-нибудь ужасные пачки тестов?

Он развел руки, показывая, какие, по его мнению, у меня там пачки. Он улыбался.

«Считает, что мне просто понадобился носильщик».

– Нет. Я не потому вас позвала.

Куарэ отвел взгляд – на какую-то секунду.

– Я просто пошутил, Витглиц, – хмуро сказал он. – Где вас подождать?

«Почти тепло, – вспомнила я. – Почти уютно. Он подумал, что я подумала, что он подумал. Глупо как».

Это не глупо, возразила я себе. Это отношения.

– Просто идите со мной. Пожалуйста, – добавила я.

Разочарование ворошилось в груди, разочарование и страх: мне тяжело с ним рядом. Мы шли по опустевшему коридору, мягко стучала моя трость, и звонко, почти по-женски, цокали каблуки Куарэ.

– Что-то идет не так, Витглиц, – будничным тоном сказал он вдруг. – Все катится в пропасть. Верно?

Он шел рядом – невозможно точный и неловкий – и говорил о том, что терзало меня последние дни. Анатоль ощущал то же самое, и когда ветер дохнул мне в лицо одновременно со скрипом двери, я приняла это слово.

«Пропасть».

Редкие фонари в парке светились среди голых ветвей, блестели искры брусчатки – то ли сам камень, то ли влага на нем. Куарэ поежился, подбросил плечом ремень своей сумки.

– Я нашел… Разные слухи о закрытии лиссабонского лицея. В интернете писали, что продажу его бывших зданий отсрочили.

Тема была странной и – удивительно подходящей под настроение.

«Закрытие лицея».

– Почему?

– Невозможно сказать точно. Но на фоне прочей шелухи эта новость была настоящей. Все остальное – ну, как бы вам объяснить…

Куарэ пощелкал пальцами. В перчатке звук получился глухим.

– …Вот вы же узнаете отредактированный снимок?

В фотографии все не так просто, как он думал. Особенно когда появилось такое количество качественных графических редакторов.

– Наверное.

Я ответила осторожно, но он все понял.

– М-м, неудачный пример, да?

Мы помолчали. Под ногами хрустело, дышать было больно: наверное, вечер все же принес собой мороз. Анатоль выдохнул пар и снова заговорил:

– Все очень правильно: все эти открытые письма с благодарностями, ответы чиновников, все эти твиты и блоги переведенных учителей. В одной из записей кто-то разместил фото с выпускного, там в кадр попала бутылка явно не газировки. Представляете, появилась реакция какого-то чинуши из департамента образования, который твитнул насчет разврата. Пошли ретвиты, обсуждения… Это даже не отредактированный снимок. Это коллаж, понимаете?

– Понимаю, – сказала я, чувствуя, как холод пробирается к животу. – Коллаж из симулякров.

– Симулякры, – повторил Анатоль. – Пустые знаки. Подходит, Витглиц. Снова подходит.

«Снова», – подумала я. Да, снова: у нас уже есть общие слова и, как и подобает словесникам, – слова умные. Понимание ненадолго отогрело меня, отвлекло.

– Все новости насчет закрытия лицея – пустые, – скучно сказал он. – Все написано хитро, но пусто.

Такие «пустые» истории придумывает СБ: записи в живом журнале, свежие фото на хостингах снимков, недолгие сеансы общения в чатах. И мне очень не нравилась аналогия между лицеем и Ангелом, которого мягко вычеркивают из истории.

Стало тоскливо, и уже показалась впереди освещенная дверь моего дома, у которой поджидали неизбежные слова.

«Доброй ночи, Витглиц.

«Доброй ночи, Куарэ».

Скрипучий парк, щемящая тема, словно где-то за домом таилась та самая пропасть. Или, если точнее, прямо за дверью. Мы шли все медленнее – мы оба. Ему тоже не хотелось уходить, и в каждом слове Анатоля я слышала отголосок своего сегодняшнего дня.

– Витглиц. Я вас обидел чем-то? Скажите, пожалуйста.

Свет над моей дверью истекал мягким звоном – сверху, из-под козырька, и я не видела глаз Куарэ. Я подошла ближе: почему-то казалось очень важно увидеть, как он на меня смотрит.