– Зря вы насчет рэпа Толяна подкалываете, – сказал Жора отцу после того, как все угомонились. – Мы скоро по Москве реально мощную тему замутим.

– Ты тоже из этих, что ли? – хмыкнул в его сторону отец.

Жора уловил пренебрежение и не удержался от распальцовки.

– Ну, я вопросы решаю, – надул щеки он. – Тут очень серьезные люди вокруг Толи лейбл хотят построить. Будет в натуре модное место. Как в Нью-Йорке когда-то «Коттон-клуб». Или «Студия 54».

Отец насторожился.

– Чего хотят построить?

– Лейбл. Бренд звукозаписывающей компании.

– А, тогда ладно. А то я уж испугался – не гомосятина ли какая.

Я быстро взглянул на Юлю, но она едва сдерживала улыбку. Ее тут явно ничего не обламывало.

– У меня, кстати, тоже планы наполеоновские, – продолжал отец, подцепляя на вилку щедро порезанное ростовское сальце. – Не одному же Анатолию Москву покорять. Товарищ один хороший по прежней службе место нашел – склад армейской продукции. Стратегический пост.

– А меня можно на стратегический пост? – спросил Вадик. – Работа нужна на первое время. Хоть какая-нибудь.

– Эта – не хоть какая-нибудь! – осадил его отец.

– Да я же просто так выразился.

– А ты не выражайся. Вон, бери пример с друга, – он показал на меня и засмеялся. – «А Васька слушает, да ест». Классика! Учи басни Крылова вместо своего рэпа.

– Есть у меня для тебя работа, – успокоил я Вадика. – Ночным джеем пойдешь на хип-хоп радио? Треки ставить, немножко сводить. Говорить ничего не надо. Но платят копейки.

Вадик воодушевился:

– Конечно, пойду! Спасибо, Толян. По-братски. А сам чего? Это же твое место, нет?

– Увольняюсь. – Я мотнул головой в сторону Жоры. – На вольные хлеба вон зовет.

– Смотри, не объешься там, – поднял рюмку отец. – Нормальная-то работа надежней. Хотя какая она у вас нормальная? Танцульки.

Через полчаса Юля попрощалась и ушла. Отец тут же выглянул в окно.

– Ты смотри, за ней машина приехала, – покачал он головой. – Парень какой-то дверцу ей открывает. Сама любезность.

– Это ее водитель, – сказал я.

– Во-о-одитель? – удивленно протянул отец. – Ну надо же. А так и не скажешь.

* * *

Когда я влюбился в первый раз, не сразу, если честно, догнал, что со мной происходит. В семь лет вообще не все догоняешь. Над многим ломаешь голову. Куда, например, делся одноклассник, который вчера еще стоял рядом с тобой на линейке, а сегодня его мама в траурном платье приносит всем на урок дорогие конфеты? Или – почему пятиклашки отжимают у тебя мелочь? Или – зачем поменялся отец, и куда делся прежний? А главное, с какого перепугу так хочется смотреть на Светку Радюк, если на всех остальных смотришь точно так же, как раньше?

Ну, то есть непоняток хватает, когда тебе семь. И вот в борьбе с этими непонятками ты стоишь на очередной торжественной линейке, и вокруг шары, банты, белые передники, а сосед твой, как его там, Олег Шкинев, кажется, – голова вытянута вверх как яйцо – шепчет тебе: «Радючка моя», и вы такие катитесь в пыль, под ноги всей этой нарядной семилетней братве. Линейка, естественно, к херям, учителя тащат вас в разные стороны, а ты уже чувствуешь сердцем – нет, братишка, что-то не то, ты попал под какую-то левую раздачу. Смотришь потом на Светкину склоненную голову, как она за соседней партой выводит в прописи букву «Ц», и думаешь – у меня такая «Ц» никогда не получится.

Ну, и потом понеслась. В шестом классе оказываешься в другой школе, и там тебя поджидает на эту тему вообще хуй знает что. У нее такая улыбка, такие глаза, такие темные волосы, и ты думаешь – да вы там, народ, вы совсем обалдели, что ли, ну хорош уже, так нельзя. Потому что когда она улыбается, тебе полный пиздец. Да вы еще и живете в одном дворе. И тут вы приходите однажды с уроков вместе, а у нее мать куда-то ушла, и ей надо ждать во дворе, ключа от квартиры нет, и вы садитесь на старую скрипучую карусель, весна уже, вы даже без курток, и все, что ты понимаешь про жизнь, – это ее голос и невероятные синие колготки. Ты думаешь – не бывает такого синего цвета, нельзя чтобы был. А он есть.

Годам к семнадцати как-то поутихло. То есть со временем приспособился к этой теме. Особенно когда стало понятно, чего ты на самом деле от них хочешь. Ну, в смысле, получил искомое – и спасибо. Заморачиваться вовсе не обязательно.

А тут вдруг опять. И буква «Ц» тебе в прописи, и карусель, и колготки невозможного цвета. Все в одном флаконе. Называется – Юля. Не сказал бы, кстати, что превратился в счастливого человека. Снова почувствовать себя школотой – такое себе.

Но справиться с этим уже невозможно.

– Видел когда-нибудь басиста, который играет ногами? – Это она через день после приезда отца заглянула ко мне в клуб, и вот что ее интересовало.

– Ногами? – переспросил я. – На бас-гитаре?

– Ну да, на чем еще?

Я подумал и ответил, что нет.

– Носом – видел. На спор и по пьяни.

– Нет, это другое.

Я развел руками.

– Пойдем тогда вечером? – предложила она. – Знаю одно место.

Мы в клубе уже несколько дней наскоряк строили студию, поэтому на вечер были другие планы.

– Конечно, пойдем, – сказал я. – Когда еще такое увидишь.

Басистом в итоге оказался щуплый горбатый парень в очках и с длинными волосами. Эти пряди постоянно падали ему на лицо, но убрать их он не мог. У него отсутствовали руки. Он поэтому, собственно, и играл ногами.

– Группа «Овощи»! – громко объявила мне в ухо Юля. – Очень крутое название!

Чтобы сквозь музыку я расслышал ее голос, она склонилась ко мне совсем близко, и моему уху стало тепло от ее дыхания.

На сцене, кроме певицы, не было ни одного целого человека. Чувак за ударной установкой сидел в инвалидном кресле, прижимал сухую правую руку к бедру и, судя по размеру головы, вообще был карлик. По своим барабанам и тарелкам он лупил только левой. Лупил, кстати, весьма лихо. Гитарист слева от него стоял в темных очках, положив свою палку для слепых на табурет. Солистка выглядела вроде в полном комплекте, но, приглядевшись к ее лицу, я понял, что у нее синдром Дауна.

Потом я переключился на басиста. Инструмент лежал перед ним на сцене, и паренек, сидя с очень серьезным лицом в низком кресле, шарашил пальцами обеих ног по гитаре. Левой он перебирал вдоль грифа, правой щипал струны, а я, слегка контуженный всем этим зрелищем, не мог оторвать взгляда от его ног.