До предела натянув цепь наручников, Варя вся вытянулась в струнку и осторожно тронула голову Комиссара босой ногой. Ощущение было такое, словно прикоснулась к ощетинившемуся ежу. Он упорно не желал реагировать на все более настойчивые толчки, этот проклятый еж. И лишь после десятой или одиннадцатой попытки с дивана донеслось хриплое:

– Ну? Чего тебе?

Варя требовательно замычала. Приподнявшись на локтях, Коммисар буркнул:

– О, йогиня какая выискалась... Зарядку делаешь? Правильно. Хвалю.

– М-м-м!

– Кляп просишь вытащить? – догадался усевшийся на диване Комиссар, поскребывая густую растительность на груди. – Так ты же орать начнешь...

– Н-н-н! – возразила Варя, отчаянно мотая головой.

– Ну, гляди у меня! Вздумаешь голосить – зашибу на хрен. Поняла?

Она кивнула. Во рту, освободившемся от тряпичного кома, моментально скопилось столько слюны, что Варя никак не могла заговорить. Собственный язык казался слишком большим и неповоротливым.

Комиссар расценил ее молчание по-своему:

– Похмелиться небось хочешь? Чердак трещит? – Не дождавшись ответа, он тяжело протопал к столу и, прихватив откупоренную бутылку шампанского, пожаловался: – Лично у меня башка прямо раскалывается. Не колхозная все-таки...

Это было дико, но парень, изнасиловавший Варю, теперь искал у нее сочувствия. Словно они были добрыми друзьями, хорошенько повеселившимися минувшей ночью.

– Отпустите меня, – попросила Варя. Наручники на ноге мешали ей свернуться в калачик, как ей того хотелось, и сознание собственной наготы заставляло ее обращаться к мучителю с опущенными глазами. Как будто это она должна была стыдиться, а не Комиссар.

Он воспринял это как должное. Оттянув резинку своих цветастых трусов, он удивился совсем другому обстоятельству:

– О, какая нескладуха! Хрен стоит, а голова падает. Требуется это дело сбалансировать. – Половина выдохшегося шампанского пролилась мимо его глотки, но остальное попало по назначению, и несколько секунд спустя он застонал, блаженно отдуваясь: – Ух ты, хорошо!.. Подлечишься, Варюха?

– Отпустите, – повторила она. – Пожалуйста.

– Ага, щас. – Комиссар закурил и, выпустив к потолку первую порцию дыма, благожелательно поинтересовался: – А кто нас с Сулей в чувство приводить будет? На тебя вся надежда. Будешь у нас заместо сестры этого... милосердия, только без сутаны, что особенно ценно... Суля! Сулейман Батькович, просыпайся! Не то шеф нагрянет, вставит нам по самое «не балуйся».

Не добудившись дружка, Комиссар заговорщицки подмигнул пленнице:

– Kак вчера свалился, так и лежит. И всегда в штанах, заметь. Мерзнет, что ли? Как этот... ямщик в степи.

У Вари вырвался непроизвольный нервный смешок. Покосившись на нее, Комиссар насупился:

– Ты вот что... Особо не веселись. Не заплатим мы тебе. Все башли на накрытие поляны ушли, а в бумажнике у Сули одна мелочовка осталась, для понта... Только не ори, – предупредил он, шагнув вперед. – Без тебя мозги накреб... набре... короче, перекосоёблены.

– Я дам вам денег! – воспряла Варя. – У меня есть. Много.

– Много? – Комиссар оживился тоже. – Это что-то новенькое. – Кожа на его голове заходила ходуном. – Ладно, гони свои бабки, а я тебе обеспечу сразу все райские наслаждения. Без всякого «баунти».

– Вы меня не так поняли! – выпалила Варя. – Я заплачу вам, если вы меня отпустите!

– Сколько, конкретно? – Комиссар склонился над ней так резко, что у него хрустнули позвонки. Вся его ссутулившаяся фигура представляла собой настороженный вопросительный знак.

– Пятьсот рублей.

– Мало. – Лапища Комиссара сграбастала грудь пленницы и смяла ее, как будто это была бесчувственная глина.

– Тысячу рублей! – взмолилась она. – Деньги у меня в сумочке, честное слово!

– Ха! Из сумочки я и сам могу взять.

Фальшивый свист исполнил мелодию известной песенки про то, как финансы поют романсы.

– Ладно, – сказала Варя с отчаянием. – Две тысячи. Двести рублей лежат дома, а остальные я займу.

Свист резко оборвался на протяжной ноте. Комиссар осклабился и выпрямился во весь рост. Варя вдруг подумала, что вести переговоры с этим здоровяком все равно что играть с медведем, вставшим на дыбы. Добродушие его казалось все более обманчивым.

– С тебя штука, – заявил Комиссар. Немного помолчал, ожесточенно поскребывая растительность на черепе и уточнил: – Баксов.

– У меня нет таких денег, – произнесла Варя едва слышным шепотом. Она уже несколько раз слышала за окном голос отца и теперь думала, успеет ли закричать достаточно громко, прежде чем насильник набросится на нее.

Комиссар прочитал ее мысли:

– Давай, зови своего папаньку, – глумливо предложил он. – Я ему морду набью, а потом еще и в ментовку сдам за вторжение в чужой дом.

– Только попробуй!

– А чего тут пробовать? Как мы с Сулей повернем, так и будет. Вот ты, к примеру, кто такая? Мочалка безродная, блядь. Сама пришла, сама дала. Какой с нас спрос? Никакого. – Комиссар кивнул в сторону сумочки. – Твоими же бабками участкового подмажем, а тебя в КПЗ упрячем за аморальный образ жизни. Так что либо гони штуку, либо расплачивайся натурой на добровольных началах. Выбирай.

За окнами призывно засигналил грузовик. Проворно заткнув пленнице рот кляпом, Комиссар выглянул наружу и зычно окликнул товарища:

– Подъем, братела! Там работяги самосвал кирпича пригнали, надо бы поприсутствовать при разгрузке.

Разбудить Сулю удалось с третьей попытки. Глаза его настолько утонули в набрякших веках, что не сразу заметили Комиссара и вчерашнюю гостью, скорчившуюся возле сейфа. Суля увидел перед собой только стол, заставленный остатками вчерашнего пиршества, и направился прямиком к нему, протягивая руку к первой попавшейся бутылке.

И тогда Варя поняла, что самое худшее вовсе не осталось позади, как она полагала. Сжавшись в комочек, она закрыла глаза.

Зеленый змий, потревоженный поутру и выпущенный на волю из бутылки, свиреп, беспощаден и коварен. Он обжигает глотки, разъедает нутро и оглушает безрассудные головы смельчаков, отваживающихся бороться с ними натощак.

У тщедушного Сани не было ни малейших шансов выстоять в этом противостоянии с сорокаградусным противником, и Громов рассчитывал, что вскоре мальчишка упадет и забудется тяжелым пьяным сном. А когда продерет глаза, то никакого Эрика уже не будет, ночные кошмары потускнеют и рассеются, как дым над островом, дым, горечь которого до сих пор ощущалась на губах.

Они добрались до острова затемно, погрузившись вместе с гробом и лопатами в рыбачью плоскодонку, заранее присмотренную Громовым в камышах. Утлое суденышко было позаимствовано вместе с железным прутом, к которому было приковано, а на рассвете вернулось на прежнее место как ни в чем не бывало.