Нет ничего восхитительнее, чем способность преодолеть страх в разгар войны. Здесь нет никакого волшебства; не нужно никаких психологических упражнений или магических заклинаний. Это происходит благодаря личному участию, взаимопониманию внутри эскадрильи, а главное, мужеству командира и его способности служить примером своим подчиненным. С этой точки зрения войну можно рассматривать как последний этап «лечения», позволившего мне стереть из памяти воспоминания о плене.

Этой ночью я лег в постель в пустой квартире в семейном общежитии — старой квартире, в которой никто не жил, предоставленной в мое распоряжение. Заснул без труда — я настолько устал, что отключился сразу же, как коснулся подушки.

Я спал около двух или трех часов. И тут появился он — ночной кошмар, не навещавший меня уже больше месяца. На этот раз я убегал от преследователей вдоль реки, обсаженной с обеих сторон красивыми пальмами. Каким образом меня занесло в Ирак, так далеко от Израиля? — удивлялся я. Почему-то я решил, что это либо Тигр, либо Евфрат. Это означало, что даже если мне удастся ускользнуть от преследователей, к чему я отчаянно стремлюсь в первой части сна, мне все равно не вернуться в Израиль. Я бежал мимо пальм и, оглянувшись назад, увидел, что, в отличие от меня, мои преследователи не бежали. Они неторопливо прогуливались, кажется, даже улыбались, не проявляя никакой спешки. Тогда я взглянул вперед, пытаясь понять, куда ведет прибрежная дорожка, по которой я мчусь, как сумасшедший. Там не было ничего, лишь бесконечная тьма, готовая поглотить всякого, кто приблизится. Я бежал и бежал, и в тот момент, когда почти достиг тупика, смог наконец заставить себя проснуться.

Физическое возбуждение, обычное для момента пробуждения — учащенное дыхание, испарина, частый пульс, — на этот раз было гораздо сильнее обычного. Я сел и обнаружил, что нахожусь в совершенно незнакомой постели. Я спал на металлической армейской кровати, покрытой простыней, сделанной из какой-то особенно зеленой бумаги, какой я никогда прежде не видел, поверх которой лежали два шерстяных армейских одеяла. Я понятия не имел, кто следит за этой свободной квартирой и кто стелил постель. Однако все это было совершенно чужим. Встав с постели, я решил налить из холодильника стакан молока, чтобы успокоиться.

Зашел на кухню, впервые с того момента, как решил, что буду пользоваться этой квартирой, чтобы немного поспать. Маленькая кухня не изменилась с тех пор, как это здание было построено лет пятнадцать назад. Судя по всему, ею давно никто не пользовался. Столешница по обе стороны раковины была покрыта трещинами, а в самой раковине отчаянно метался таракан — один Бог знает, сколько времени он провел в этой ловушке. Дверцы шкафчиков были покрашены зеленым — тем же цветом, что и потолок моей камеры в каирской тюрьме Абассия. Пластиковые дверные ручки почти все были сломаны. Я почувствовал себя несчастным. Ни холодильника, ни молока в кухне, естественно, не оказалось.

Я надел летный комбинезон и серые армейские носки и сел снаружи, около входной двери. Совсем как Сами, сидевший по ночам под дверью моей камеры, когда внутри меня допрашивали Азиз и Саид.

Было три часа ночи. Вокруг царили тишина и покой. Не взлетали истребители, не садились вертолеты, вернувшиеся с Синая. Я попытался изобразить из себя психолога и понять, чем был вызван этот сон: общей сложностью и напряженностью утреннего вылета с Кохавой и Эйтаном — или же это был самый обычный, дежурный ночной кошмар.

В тот день я совершил два бомбовылета. В одиннадцать-тридцать утра я отбомбился в районе города Суэц, а на закате возглавил звено из четырех машин, брошенное против танковой группировки в районе «дороги Хроника»[85], как называли это место на военных картах. Оба задания были выполнены без каких-либо осложнений. Оба раза не было никаких мыслей и эмоций вроде возникших после утреннего вылета, когда я был уверен, что меня непременно собьют. Эти задания напомнили мне, что далеко не каждое боевое задание является вопросом уровня «быть или не быть». И в то же время ночной кошмар напомнил: невозможно стереть шрамы, оставленные пленом.

Этой октябрьской ночью резко похолодало, и холод пробирался под тонкую серую ткань комбинезона. Я полностью застегнул молнию и стал обнимать себя обеими руками, пытаясь справиться с ночной прохладой, но ничего не помогало. Я чувствовал, как мое тело все холодеет и холодеет, но мне нужно было еще несколько минут тишины, прежде чем я смогу вернуться к реальности и подумать об утренних боевых заданиях. Когда я почувствовал, что мои ноги совсем онемели, я вернулся в квартиру, зашнуровал ботинки, умыл лицо, надел летный жилет и направился в сторону эскадрильи. В этот момент здание эскадрильи больше всего напоминало теплый дом, куда я всегда мог вернуться.

На командном пункте командующий базой Рони Ронен собрал трех комэсков. На часах было четыре часа утра.

Очень скоро должно было начаться наше контрнаступление на Голанских высотах, где нам с трудом удалось избежать полного разгрома. Мы сидели в подземной комнате, использовавшейся для инструктажа. Стены были покрыты картами, однако мое доверие к картам, добытым нашей разведкой, сильно поколебалось с началом войны. Судя по всему, в военной разведке что-то пошло совсем не так, что крайне плохо отразилось на ее способности предоставить точную и детальную картину происходящего в театре боевых действий. Поэтому умные люди заботились о том, чтобы получить собственные разведданные, или, по меньшей мере, скептически относились к тем, которые мы получали. Поэтому на карты я даже не смотрел.

Мой взгляд сканировал комнату. Я внимательно рассматривал людей, молча сидевших в маленьком тесном помещении, ожидая Рона, который должен был прийти с минуты на минуту. Напротив меня сидел Элиэзер (Лейзик) Пригат, командир базировавшейся здесь 119-й эскадрильи «Фантомов». Лейзик выглядел старше других комэсков и производил впечатление слишком старого, чтобы воевать. Однако своей ужасающей эскадрильей он командовал просто блестяще.

Справа от него сидел Гиора Орен, заместитель Рона, ответственный за повседневную жизнь и работу базы. Его глаза были налиты кровью, он был не брит. С тех пор как я его помню, его глаза были неизменно красные. Он вырос на ферме и с малых лет вставал в четыре утра, чтобы помочь отцу по хозяйству перед тем, как уйти в школу, а вернувшись из школы, начинал учиться разбирать и чинить все состоящее больше чем из двух частей. С начала войны я ни разу не видел его спящим.

Я не видел Шмулика Бенрома, моего друга со времен летных курсов. Вчера он занял место Эхуда Шелы, погибшего за день до этого. Рон взял Шмулика из 119-й эскадрильи, где он летал на «Фантоме», поэтому сейчас он очень занят, вспоминая, как пилотировать «Скайхок», и преодолевая сильнейшую «турбулентность», связанную с командованием эскадрильей во время войны.