Все помылись в палатке, надели чистое белье, повеселел народ.

Не успели окопаться, как на батарее появился подполковник, заместитель командира дивизии.

– Во избежание неприятностей открывать огонь будете только по нашей трассе с командного пункта. Без нашей команды огня не открывать!

С батареи хорошо виден горб землянки – КП с установленным наверху зенитным пулеметом.

После Ельца аэродром – как райские кущи. Тишина круглые сутки. Тишина непривычна, она давит на виски, на уши, на глаза, на каждый нерв. И только вечером, когда солнце сваливалось за горизонт, приходили автобусы, и степь оживала. К машинам шли пилоты, штурмана, радисты, стрелки. Рокот моторов будоражил тишину. С командного пункта подавали ракету, и машины одна за другой уходили в далекий рейс.

Батарея окопалась обстоятельно. Орудийные дворики, землянки – все построено умело, грамотно, мне отдельную землянку соорудили. Это все заслуга моего помощника старшины Василия Бредихина. Ему тридцать лет, служил еще до войны, опыт армейской жизни у него богатый. Я внимательно слежу за ним, учусь у него житейской мудрости, знаю твердо, что он меня никогда не подведет.

Мне интересно наблюдать за поведением солдат. Однажды постелил на край окопа, на бруствер, фанеру и разбираю револьвер – решил почистить. Рядом на снарядных ящиках, почесывая мокрый от жары живот, лежит сержант Исаев и философствует.

– Ну и жизня здеся, товарищ лейтенант, прямо санатория, сколько дней стоим, и ни одного выстрела не сделали. По правде говоря, не думал я, что мы оттудова живыми выберемся. – Рыжая, вся в конопатинах физиономия полна блаженства. – Вот посмотрите на Кравцова, как он раздобрел, поди домой возвернется, его старуха и не признает. А бабы скажут: смотри, Анюта, нарком какого красавца из твоего хрыча сделал!

– Ты все брешешь, Исаев! – беззлобно сказал подошедший Кравцов.

Исаев пришел на батарею из госпиталя после ранения и был назначен первым наводчиком, молодой, расторопный сержант, с медалью «За отвагу» на гимнастерке. Кравцов – второй наводчик, он солдат последнего набора, выглядит молодцевато – высок, строен, крепкие крестьянские руки.

– Вопрос к тебе один есть, – обращается Исаев к Кравцову, – скажи, пожалуйста, что такое ПВО?

– Известно что, противовоздушная оборона.

– Ну я так и знал, темнота ты деревенская, – тяжело, со вздохом посочувствовал Исаев, – это значит: пока воюют, отдохнем.

Солдаты прыснули со смеху. Особенно пронзительно и голосисто смеется младший сержант Николай Шкуренко. Он бывший партизан, воевал у Ковпака, был ранен, его самолетом вывезли в Среднюю Азию, а после госпиталя прибыл ко мне с разбитой кистью правой руки. Исаев все свое несет, потешается над стариком.

– А теперь ты скажи мне, Кравцов, что такое ВНОС?

– А это воздушное наблюдение, оповещение и связь, – четко отвечает Кравцов.

– Эх, Кравцов, Кравцов! Долго еще тебя отесывать надо. Запомни: ВНОС – это война нас обойдет стороной. Ясно?

Однажды сижу в землянке, пишу письмо своей подруге однокласснице Амине Араслановой. В землянку просунулась голова Кравцова.

– Товарищ лейтенант, командир едет!

Я выскочил из землянки. Огибая зеленое поле аэродрома, идет полуторка, оставляя за собой черный шлейф. Машина издавала такой треск, словно ломали старинный дубовый шкаф. Я рапортовал командиру, глядя на красные прожилки, избороздившие молодое лицо, и синеву под глубокими голубыми глазами майора. От командира несло винным перегаром. Майор обошел батарею, дал вводную для первого орудия. Проверил наводку, затем молча пошел к машине. Я шел рядом. Остановившись у машины, майор смерил меня с ног до головы, увидел мои прищуренные глаза и, наверное, подумал: сопляк какой, а смотрит, словно я задолжал ему. Крепко сжал зубы, отчего его рот неестественно скривился, а желваки заходили на скулах, и с нескрываемым озлоблением процедил:

– Ты у меня, Протасовский, смотри!

Погрозил пальцем под самым моим носом и сел в машину. Черный шлейф дыма снова опоясал аэродром.

Свою карьеру майор Л. начал с кавалерии. Образование его было весьма низкое, несколько классов сельской школы, но он, похоже, был хорошим кавалеристом, остался на сверхсрочную службу и служил стране верой и правдой. Дослужился до капитана. Началась война, и с новым назначением получил звание майора. Кавалерия была кузницей командирских кадров Красной Армии. Высокий, красивый, с вьющейся шевелюрой, он горделиво сверкал никелем блестящих пряжек на новых ремнях.

Своего сбили

Ночь. Облака низко плывут над землей. В просветах то и дело появляется луна. Наполнит землю желтым сиянием и снова спрячется за облака. Степная ночь настояна на крепком растворе тишины. Весь мир вокруг спит глубоким сном. До солдатского уха доносится звенящий рокот мотора.

– К бою! Тревога! – Все расчеты заняли свои места. В разрыве облаков появляется силуэт «мессершмита». Взяли цель в перекрестие. Ведут. Ждут команды. Новое облако скрывает цель. Солдаты волнуются, со всех орудий кричат: «Товарищ лейтенант, почему нет команды?» И тут же раздались разрывы бомб. Наконец появилась долгожданная трасса с КП. Полоснули зенитки в небо вслед проходящему самолету. А тут новая цель появилась. Идет тем же курсом. Перенесли огонь на нее. Но облака! Они снова начисто закрывают небо, а вместе с ним и самолет.

Утром выяснилось, что на КП замешкались, не могли понять, чей самолет. Упустили стервятника. А вторым самолетом шел наш ИЛ-4, возвращался с задания. Его не ждали и встретили огнем. Два бронебойных снаряда ему пришлось принять. Один в маслобак, другой в шасси. Шасси заклинило, и пришлось ему сесть на пузо на ложном аэродроме. Экипаж, к счастью, не пострадал. Через день мимо наших пушек трактор протащил самолет в ремонтные мастерские, в огромный ангар, стоящий в нескольких километрах от взлетного поля.

Недели через две появился другой пират – Ю-87, пикирующий бомбардировщик. Спикировал, побросал бомбы и ушел. Встретили его дружным огнем обе батареи. В этот раз все обошлось без потерь.

Летающий артиллерист

Жаркие бои развернулись на Орловско-Курской дуге. Каждую ночь самолеты вылетают на передний край, иной раз по два вылета в ночь. Вернутся ребята из рейса, поставят машину, вылезут наружу и падают под крыло, лежат, отходят.

Рядом с батареей стоит ИЛ-4 с украинским экипажем. Три Николая: летчик, штурман и радист. Все профессионалы с довоенным стажем. Ребята простые, славные. Штурмана Николая немцы сбили в сорок первом при дневном полете. Многие наши парни тогда погибли, пока не сообразили перевести их на ночные полеты. Укрыла Колю одна хохлушка, выдала его за своего мужа. Оброс, вид страшный, больной. Пошел с ее сыном за хворостом. Навстречу по дороге немцы идут строем, смеются, все здоровые, на него посмотрели с пренебрежением, как на старика-доходягу. А высоко в небе наши самолеты на Запад идут. Сжалось от боли сердце у Николая, захолодело. И думает: вот бы мне сейчас быть там, наверху, посмеялись бы вы, сукины сыны! Подлечился, пошел к своим, долго блуждал по лесам, перешел фронт и вернулся в свой полк. Вечером пришли автобусы. Забегает в землянку Николай – радист: «На, лейтенант, спрячь пока!» – и подает мне канистру, увесистую флягу спирта с глицерином – антиобледенителем.