Порой я прибегаю к помощи зеркала. Высовываю язык и широко зеваю. Я использую технику Александера[90], выпрямляюсь, высвобождаю шею и спину; пилатес же помогает мне найти правильную точку опоры, повышает выносливость и развивает дыхание. Я знаю, что многие певицы практикуют йогу. Это лишний раз доказывает, как далеко мы ушли от образа дивы, питающейся шоколадом и передвигающейся в фаэтоне (ничего не имею против того и другого), ведь современный образ жизни требует недюжинного здоровья. Итак, я концентрируюсь на расслаблении брюшной полости и мышц грудной клетки, чтобы максимально хорошо дышать. Проверяю, правильно ли держу подбородок и все ли в порядке с задней стенкой горла. Тут существуют свои маленькие хитрости, и только после долгих лет в профессии я могу быстро сообразить, как достичь наилучшего эффекта. При этом меня до сих пор поражает, как часто я ошибаюсь и ищу причину неверно взятой ноты не там, где следовало бы. Бывает, это просто плохой день, и всего три минуты работы над резонансом или техникой дыхания позволяют добиться результатов, к которым я стремилась. Поиск идеала — процесс неизменно увлекательный и интригующий. Чтобы достичь вершины, нужно сплести ремесло, профессиональные навыки и искусство воедино.

Следующий этап — выкинуть из головы все лишнее и сосредоточиться на тексте (что не так-то просто, ведь обычно имеешь дело с иностранным языком). Если меня отвлекают мысли о предстоящем перелете или дочкиных оценках, я не могу полностью сконцентрироваться. А ведь все лишнее, не относящееся к делу, может помешать выступлению.

Сегодня я постоянно размышляю над трактовкой образа, эмоциональным воздействием музыки и тем, как передать переживания героини. Я всегда стараюсь добиться максимально возможной выразительности каждой отдельно взятой фразы. Мы обсуждали с Джеймсом Ливайном разницу между таким спектаклем, где все эмоции разложены по полочкам, и таким, где актеры выражают их органично и естественно. По его мнению, главная задача актера — раскрыться полностью, не зажиматься. Меня поражает разница между Беньямино Джильи[91] в арии «Ombra mat fu» (демонстрирующей его великий вокальный талант) и интерпретациями певцов вроде Фридриха Фишера-Дискау и Элизабет Шварцкопф, которые всегда пели изобретательно, умно и артистично. Кто возьмется судить, чей подход правильнее? Это исключительно дело вкуса и личных пристрастий.

Минут пять я спокойно разминаюсь в своей гримерке. Потом люди начинают сновать туда-сюда, звонит телефон с длинным-предлинным шнуром на стене, и мобильный в моей сумочке присоединяется к общей суете. Небольшая комнатка с огромным зеркалом с подсветкой, древним обогревателем, двумя увлажнителями воздуха и потертым диванчиком превращается в штаб военных действий. Постоянно кто-то заглядывает узнать, не нужно ли мне чего.

Бессменный гример Метрополитен-опера на протяжении тридцати пяти лет Виктор Каллегари входит с огромным коробом, полным волшебных принадлежностей, которые помогут зрителям разглядеть мое лицо с расстояния в добрую сотню ярдов.

— Сегодня будут снимать, — говорю я ему. — Раскрасьте меня поярче.

— Прошлый раз вы выглядели очень мило.

— Но я была слишком бледная.

Он качает головой и начинает накладывать призрачно-бледную основу. Спорить с ним бесполезно — уж он-то знает, как люди выглядят под софитами. Пока он прилаживает накладные ресницы, звонит Амелия. Она плохо себя чувствует и не хочет сегодня вечером идти на концерт Джеймса Голуэя[92] в Карнеги-холле, но я ей не верю, слишком уж громко она кашляет (совсем как Виолетта в последних сценах). Я настаиваю, чтобы она пошла, дочь вздыхает и соглашается. Меня не проведешь.

Джульет Велтри приходит надеть мне парик. Она здесь уже десять лет, сменила на посту собственную мать. Все, кто работает в Мет, считают, что в общем и целом здесь отлично. Во время концертного сезона работы, конечно, хоть отбавляй, зато потом куча свободного времени, можно отдохнуть и зарядиться энергией. Джульет накручивает мои волосы на коклюшки и надевает парик для первого акта. Несколько заколок впивается, кажется, прямо в скальп, но зато можно не сомневаться, что парик с меня не спадет. Чтобы еще немного размяться, я направляюсь к стоящему в углу небольшому пианино «Ямаха»; Джульет следует за мной, сует в шиньон заколки со стразами. Я беру несколько нот из арии первого акта и начинаю петь. Звонит Джеймс Ливайн и рассказывает, как ему понравилась наша совместная шубертовская программа недельной давности; мы немного болтаем о том о сем, но вскоре он прощается: знает, что до представления осталось всего ничего. Я совершенно не готова. Накануне мы с девочками катались на лыжах, и теперь я боюсь, что холод, свежий воздух и физическое напряжение скажутся на голосе.

В дверь стучат. Дмитрий Хворостовский просовывает голову внутрь:

— Все в порядке?

— Все в порядке, — подтверждаю я.

Пока он Жермон только наполовину: начищенные ботинки, серые костюмные брюки, а выше — белая футболка и подтяжки. Усы еще не наклеены. «Как вы, дорогая?»

Я вздыхаю, улыбаюсь и уверяю, что чувствую себя прекрасно. Заодно вспоминаю, сколько влюбленных девочек каждый вечер ждет его у служебного выхода в надежде получить автограф, и понимаю, что они умерли бы на месте, если бы услышали слово «дорогая» из его уст (пусть это и всего лишь вежливое обращение к коллеге). Дмитрий — оперный Ричард Гир. Он возвращается в свою гримерку, и сквозь тонкую стену я слышу, как он готовится к выступлению. Его пение вдохновляет меня.

Потом приходит Вики Тэннер, моя костюмерша и правая рука. Как и Виктор, она работает здесь тридцать пять лет. Вики спрашивает, поела ли я, и я вспоминаю про обед в пластиковом контейнере на дне сумки. Если сейчас не перекусить, потом будет слишком поздно. С одной стороны, не стоит есть за пять минут до выхода на сцену (тем более первый акт такой сложный), но с другой — если сейчас не пожевать хоть что-нибудь, до одиннадцати вечера, когда окончится спектакль, я просто не доживу. Кто-то заходит и просит подписать программки и диски для попечителей, этим я и занимаюсь, пока Вики наливает кипяток в пластиковый стаканчик и пытается найти чайный пакетик: кажется, у меня в сумочке завалялась парочка.

Когда оперная певица хочет прослыть «дивой» и требует срочно отключить все кондиционеры в магазине в разгар июльской жары, поскольку боится простудиться, я усмехаюсь: «Да и бог с вами». Но я совершенно не выношу подобного поведения за сценой, а именно там его чаще всего и можно встретить. Я считаю, уважительное отношение к персоналу Метрополитен входит в обязанности певца. Такие люди, как Виктор и Вики, восхищают меня: я знаю, сколько времени и сил они отдают своей работе. Я им благодарна, и они меня вдохновляют. Оперная постановка — это огромный механизм, и если мое имя первым красуется на афише, это еще не значит, что я делаю все в одиночку.