Необходимость постоянно следить за тем, что говорю, привела к тому, что я не могла быть самой собой. Приходилось продумывать каждую фразу, прежде чем произнести ее, – вдруг неосторожно скажу что-то такое, что заинтересует полицию? Моя постоянная неуверенность стала стеной между мной и моими новыми друзьями.

Но хотя бы в школе все шло легко, и когда я после часов, проведенных в прилежных ученических трудах, выходила за школьные ворота, меня ждала там Бьюти. Вот это не вызывало никаких подозрений – большинство девочек забирали из школы служанки, так что мне не надо было объяснять ее присутствие. Я бурчала в ответ на приветствие Бьюти, отдавала ей школьную сумку и шествовала впереди нее всю дорогу, притворяясь, что не имею к ней никакого отношения.

Элвис все еще нервировал Бьюти, и я, переступив порог квартиры, тут же торопилась открыть его клетку. После чего делала вид, будто не знаю, как водворить его обратно, и Элвис с шумом носился по всей комнате, заставляя Бьюти приседать и отшатываться. Элвис не только пугал ее, но и раздражал своей привычкой гадить повсюду, так что Бьюти вынуждена была не расставаться с тряпкой. Он был очень эффективным оружием в перьях.

В первые несколько дней после отъезда Эдит я демонстративно протирала сиденье унитаза и драила ванну в знак протеста против того, чтобы делить их с Бьюти, но она на мои манипуляции с желтыми резиновыми перчатками и “Хэнди Энди” никак не реагировала, и я забросила эту дополнительную работу. То же самое произошло с посудой и столовыми приборами – я лишь удостоилась похвалы Бьюти за столь тщательное соблюдение личной гигиены.

К тому же сколько бы я ни рассматривала ванну и чашки с тарелками, я не видела, чтобы они хоть как-то менялись после того, как их использовала Бьюти. Она брала посуду в руки, но она не тускнела и не покрывалась пятнами. Меня это сбивало с толку, ведь мать настолько ревностно следила, чтобы Мэйбл не пользовалась нашими вещами, что я не сомневалась – она их пачкает как-то особенно, так что потом ничем не отчистить.

Но если на посуде Бьюти не оставляла отметин, то на мои отношения с Кэт она определенно наложила отпечаток. Теперь я беседовала с Кэт, только если мы оставались одни, после того как заподозрила, что Бьюти – единственная, кто предпочитает Кэт, а не меня. Один разговор особенно отчетливо указал на это.

– Когда Эдит вернется? – спросила как-то Кэт, когда мы сидели в столовой за столом и делали мои уроки.

– Не знаю. Она говорит, через несколько дней.

– Но прошло уже на полторы недели больше, чем она обещала.

– Знаю. Она говорит, что не может ничего поделать и что вернется, как только сможет.

– А вдруг она не вернется?

– Да что ты как маленькая! Эдит обязательно вернется! Почему не вернется, если обещала?

– Мама обещала…

– Я знаю, что мама обещала вернуться в тот вечер и что они не вернулись. Знаю! Но это не значит, что с Эдит случится то же самое.

Бьюти строчила что-то в своей тетради, пока мы с Кэт говорили, и мне в голову не приходило, что она что-то слышит. Но она вдруг кашлянула и сказала:

– Понимаешь, страх – это не слабость.

– Что?

– Не нужно кричать на сестру из-за того, что она боится. Страх делает нас людьми, а преодоление страха показывает нашу силу.

– Храбрые люди не боятся.

– Я с тобой не согласна. Я думаю, что храбрецы очень даже боятся, а сильными их делает то, что они признают свою слабость, учатся принимать ее и действуют ей вопреки.

– Но Кэт вечно чего-нибудь боится.

– Как и я. – Бьюти улыбнулась. – Как большинство из нас.

Меня выбило из колеи, что она не насмехалась над Кэт, как все остальные взрослые в моей жизни. Я не хотела слишком привязываться к Бьюти, но и не желала, чтобы она любила Кэт больше, чем меня. Поэтому я закусила губу и ни словом не откомментировала, как часто она говорит по телефону, хотя моя мать разрешала Мэйбл пользоваться нашим телефоном раз в сто лет, и то не больше одной-двух минут.

Если Бьюти не готовила мне еду, не помогала с уроками или не заботилась обо мне как-то еще, то она либо разговаривала по телефону, либо что-то писала в своем дневнике. Большинство разговоров она вела на коса, и я не понимала ни слова, но из тех разговоров, что велись на английском, было ясно, что все звонки связаны с поисками ее дочери. Я не жаловалась, даже если звонок будил меня посреди ночи.

Несколько раз я пыталась прочитать, что пишет Бьюти в своем дневнике, но она, заметив мой интерес, перестала оставлять тетрадь на виду. Я тайком порылась в шкафчике Бьюти, в ее чемодане, но дневника не нашла и поняла, что Бьюти прячет его намеренно.

Ее поиски Номсы меня никак не трогали, но однажды Бьюти не пришла к школьным воротам, и меня завертело в водовороте паники. Когда Бьюти так и не появилась, я поспешила домой одна. Ключ у меня имелся, я ворвалась в квартиру – только чтобы увидеть, что и дома ее нет. Слезы уже закипали на глазах, когда, задыхаясь, вошла Бьюти.

– Вот ты где.

– Ага. – Я отвернулась, чтобы она не увидела мои красные глаза.

– Прости, что не встретила тебя после занятий.

– Да ладно.

Ей что-то сообщили о дочери, когда она, отведя меня в школу, вернулась домой. Позвонили, и она тут же ушла на встречу.

– Все затянулось дольше, чем я рассчитывала.

Я смахнула слезы, не желая, чтобы Бьюти увидела, как она меня напугала.

– Все нормально. Я даже не заметила, что тебя там не было.

И я отправилась на поиски Кинг Джорджа – не потому что мне особенно нравилось его общество, а потому что он не нравился Бьюти. Та твердила, что он пьяница и наркоман и мне надо держаться от него подальше. Если я отправлюсь к нему, то она наверняка разозлится – по запаху его сладких папиросок, исходящему от моей одежды, она сразу поймет, где я была. Навестив Кинг Джорджа и вернувшись домой, я остаток вечера игнорировала Бьюти.

На следующее утро я проснулась с больным горлом, но на уроке рисования мы должны были делать марионеток, так что я отправилась в школу, не обращая внимания на боль. После обеда вялость взяла меня в оборот уже всерьез. Поднялась температура, я с трудом глотала.

Едва только я вышла за школьные ворота, Бьюти бросилась ко мне:

– Что с тобой?

– Горло болит.

Божественно прохладная рука легла на мой лоб.

– Какой горячий!

Мне хотелось заплакать. Бьюти забрала у меня сумку, забросила себе за плечо и взяла меня за руку.

– Давай пойдем домой очень медленно, а там ты приляжешь.

– Я не хочу ложиться в постель!

И все же лечь мне пришлось.

1 сентября 1976 года