В обычных обстоятельствах он заставил бы меня насторожиться, но эта женщина – друг Мэгги, и я знаю, что могу доверять ей. Она оборачивается, и свет падает на подвеску у нее на шее. Это золотой святой Христофор – из тех, что Мэгги дарит тем, кого особенно ценит. Я знаю, что если перевернуть подвеску, то на обратной стороне окажется одно-единственное слово – “Верь”. И я верю, я верю. Эта женщина спасет Робин, я это знаю.

Женщина достает из кармана градусник и подходит к кровати.

Робин открывает глаза и, кажется, на мгновение приходит в себя. Она смотрит на женщину – и начинает кричать и метаться.

– Нет, нет! – Робин вытягивает руку и толкает женщину в грудь. – Не ты. Не ты. – Девочка отчаянно пытается отодвинуться от женщины, с мольбой переводит взгляд на меня: – Пожалуйста. Помоги. Нет.

– Простите, – говорю я женщине. – Не понимаю, что с ней. Наверное, она бредит.

Женщина хмыкает и показывает, чтобы я придержала девочке руки. Я смыкаю пальцы на запястьях Робин и пытаюсь уложить ее руки за голову, на подушку, но Робин сопротивляется. Она вырывается, не знаю, откуда у нее столько сил, она борется со мной, в ее воинственности – моя дочь. Робин так похожа на Номсу, что у меня перехватывает дыхание. Как я раньше этого не видела? Наконец после долгих метаний нам вдвоем удается удержать ее, и Робин затихает на подушке. Сопротивление ушло из нее.

Женщина сует градусник в приоткрытый рот девочки.

– Сорок один. My magtig, это очень высокая температура. Боюсь, могут начаться судороги. – Она кладет градусник и поворачивается ко мне: – Где Эдит?

Я удивлена, что она знает имя Эдит. Мэгги в подобных случаях ограничивает информацию – по ее словам, люди не смогут рассказать о том, чего не знают.

– Мэгги говорила вам про Эдит?

– Нет. Она сказала только, что какой-то девочке нужна медицинская помощь и что сиделка – черная женщина. Но я виделась с Эдит и Робин раньше.

Прежде чем я успеваю спросить женщину о подробностях этой встречи, она смотрит на часы и встает:

– К сожалению, я не могу остаться – у меня встреча в суде, мне пора. – Она роется в сумочке, вытаскивает пузырек с каким-то желтым лекарством и передает мне. – Давайте ей этот сироп каждые восемь часов. Не допускайте обезвоживания. Я сейчас сделаю ей укол, который поможет удерживать жидкость. Продолжайте холодные компрессы и каждые несколько часов – прохладные ванны. Если мы собьем температуру, худшее будет позади.

Укол сделан, мы снова у двери, и я беру женщину за руки.

– Вы не сказали, как вас зовут.

– Вильгельмина.

– Спасибо вам, Вильгельмина. Спасибо за то, что вы сделали для нас. Я никогда не забуду вашей доброты. Надеюсь когда-нибудь увидеть вас снова и отдать этот долг.

– Не беспокойтесь, – отвечает она, – увидите. Я обязательно вернусь.

С 1 по 7 сентября 1976 года

Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка

Все такое мутное, будто смотришь через дымку в пустыне. Бьюти была со мной, расплывчатая темная фигура, а потом куда-то пропала. Я сморгнула, чтобы яснее видеть, но стало только хуже. Белый потолок, мигающий свет, трепещущий тюль на окне – вот и все, что я видела; мне удалось повернуть голову – на горизонте переливалось лицо Элвиса, но его быстро затянуло чернотой.

Когда я открыла глаза в следующий раз, рядом сидела Мэйбл, хотя ведь она бросила меня в полицейском участке после гибели моих родителей. Но сейчас она сидела рядом, негромко напевая, склонялась надо мной с чем-то мокрым и белым в руке. Облако, она прикладывала к моему лицу облако, и это было чудесно.

Только потом это оказалась совсем не Мэйбл, а кто-то другой, с такой же темной кожей. Что-то поблескивало у женщины на шее и касалось моих губ всякий раз, как она наклонялась. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Когда зрение немного прояснилось, я увидела круг с каким-то огромным человеком, который переносил через воду ребенка. Великан шептал, что все будет хорошо. Его ледяное дыхание скользнуло по моим губам, когда он наклонился поцеловать меня, а потом ушел, и Мэйбл тоже ушла, и это было невыносимо. Мэйбл покинула меня. Мэйбл, которую я так любила, которая называла меня своей белой девочкой и которая зацеловывала меня всю – везде, кроме губ, – Мэйбл ушла и не обернулась. Каждый раз, когда я вспоминала, как она уходит, у меня начинали течь слезы и картинка размывалась, растворялась, а потом я приходила в себя и Мэйбл покидала меня снова и снова.

– Мамочка, – прошептала я.

Я хочу к тебе, мамочка. Пожалуйста, вернись. Я буду сильной, честное слово. Я не буду больше плакать, буду улыбаться, буду хорошей, и ты меня полюбишь. Ты не станешь жалеть, что я не родилась мертвой, что не я была моей настоящей сестрой – той, что так и не родилась.

В лихорадочных видениях мне снова было шесть лет, я пряталась за диваном, сидела тихо, как мышка, быстро выглядывая и подслушивая разговоры взрослых. Эдит и моя мать потягивали вино, и сигаретный дым валил у них из ноздрей и изо рта, делая их похожими на рассерженных драконов. Мать курила, только когда Эдит приходила в гости.

– Господи, как же тебе везет. Какая у тебя интересная жизнь, – сказала мать.

– Это не везение, дорогая. Это называется “контрацепция”. Я тебе говорила: бросишь учиться и выскочишь замуж за шахтера – ничего хорошего не жди. Если бы ты меня послушалась, то была бы вольной как ветер стюардессой и мы с тобой вдвоем облетели бы весь мир, как собирались.

Мать застонала.

– Знаю! Не топчись по больному. Я не собиралась беременеть.

– Были способы решить этот вопрос, но теперь-то что плакать. Робин классная, – несколько завистливо сказала Эдит.

– Знаю, но она настолько дочь своего отца… Два сапога пара, вечно объединяются против меня, заставляют меня чувствовать себя на обочине жизни. – Мать немного помолчала и добавила: – Иногда я думаю, что сестра Робин, та, которую я потеряла… она, может, была бы моей девочкой. Похожей на меня.

– Мини-Джолин? – Эдит рассмеялась. – Какой ужас! Одной тебя за глаза, вот уж спасибо!

– Я вполне ничего! И я знала бы, как обращаться с тем, кто похож на меня. Материнство – это и так тяжело, а тут еще чувство, что породила чужака. Как будто мне подсунули подменыша, неправильного, не того ребенка.

Я не неправильный ребенок, мамочка, я могу быть правильным ребенком. Я буду совсем как ты, и ты меня полюбишь.

Мэйбл. Мамочка. Великан. Они приходили и уходили, приходили и уходили, их появления и исчезновения, словно приливы, накатывались на меня волнами, но ни одна волна не несла с собой прохлады.

Со мной была Кэт; она близко наклонилась, приникла ко мне, провалилась сквозь преграду из моей кожи и наконец свернулась калачиком прямо во мне. Она была моей сестрой-близнецом, той, что умерла, той, которую хотела (по ее словам) моя мать, и я вернула ее к жизни, моими стараниями она, словно Лазарь, восстала из мертвых. Но мать все равно не слишком хотела ее.