Довик пошел по следам следов, поднялся вместе с ними на хребет — по диагонали, как и положено — и добрался до того места, где змея укусила Нету, а Эйтан убил змею. Тут он нашел и фотоаппарат — тот из-за всей этой суматохи, и к счастью, немного скатился со склона и остановился у камня, который к тому же большую часть дня давал ему тень. Он нашел даже тот камень, которым Эйтан размозжил голову эфы, и то место, из которого этот камень был извлечен и где остался оголенный светлый участок земли. Я знаю все это, потому что через несколько недель после его поездки изменила свое мнение и попросила Довика съездить туда опять со мной. Но тут уж мой добрый и старший брат вдруг стал возражать: «Зачем тебе это, Рута? Ведь ты сама говорила, что не вынесешь этого». Он, кстати, неплохо передал мои интонации. А потом еще попытался убедить меня, что там уже не на что смотреть. Наверняка прошло наводнение и все смыло.

Он сказал мне все это, а я устроила ему сцену осиротевшей матери и младшей сестры, которую ему не забыть. Даже Бялик, наверно, не представлял себе таких мать и сестру. Это было подражание медведице, потерявшей своего ребенка, дикой лесной медведице, ревущей так, что слышал весь поселок. Не пугайтесь, Варда, я сейчас буду подражать самой себе, орущей на него: «Что за наводнение ты придумал, Довик?! Откуда сейчас наводнение?! Сейчас лето, и ты отвезешь меня туда немедленно, иначе я сама поеду искать ваши идиотские координаты, и ты будешь виноват, если со мной тоже что-нибудь случится».

Извините. Я прошу прощения. Я вам уже говорила — время от времени из нашего двора несутся крики и вопли, которые поставляют пищу для всех ушей и всех ртов в мошаве, и то был один из таких случаев. И этот, сейчас, тоже.

Ну, не важно. Мы отправились туда и по дороге почти не разговаривали, но по радио передавали хорошие песни, и мы присоединялись, я вторым голосом, а Довик — первым, и так, в конце концов, добрались до той акации, которую выбрал Эйтан, — дерево действительно было и красивым, и тенистым, — а оттуда пошли к тому месту, где змея укусила Нету, и Довик сказал: «Ну вот, Рута, это здесь и случилось». И надо вам сказать, что я выдержала это испытание с честью, а на обратном пути мы даже заехали в Сде-Бокер, навестить Дафну и Дорит, и те очень обрадовались нашему приезду, хотя не его причине. Я тоже была очень рада их повидать, потому что с тех пор, как Нета умер, а они уехали, мы остались совсем без детей, и это было ужасно. Двор опустел. У меня было более чем достаточно детей, которых я учила в школе, но это было совсем не то. Я не из тех учительниц, которые называют учеников «мои дети». Они не наши.

«Папа повез тебя на то место, где умер Нета?» — спросили они, точнее — то ли спросили, то ли констатировали, и я сказала, что да. Конечно, это обязанность братьев и право матерей.

А через несколько недель мы поехали туда еще один, последний раз, потому что дедушка Зеев тоже вдруг захотел побывать на том месте, где погиб его правнук. Ему тогда уже исполнилось восемьдесят, и заметно было, что ему нелегко в пустыне, что это место ему не по душе — незнакомые цветы, все вокруг желтое и сухое, песчаное и открытое, но следы еще виднелись, и Довик показал ему их, и дедушка пошел вдоль вади, смотрел, и проверял, и спрашивал. А спустя несколько месяцев, на праздник Суккот[94], в тех местах прошел неожиданный и сильный дождь, вызвавший сильное наводнение. Серьезный был дождь, в Негеве многие годы такого не бывало. Вышли из берегов все тамошние ручьи — и Цнифим, и Цихор, и Паран, и Кархум, — я, как вы, наверно, понимаете, смотрю иногда на карту тех мест и уже выучила наизусть цвета всех дорог и названия всех вади…

То был первый дождь, который прошел с тех пор, как Нета умер, и вообще первый дождь в том году, и он начался именно там, в пустыне, не в Галилее, и не на Голанах, и не у нас в мошаве, где тоже изрядно дождливо. Именно там, в тех проклятых сухих песках. Пошел дождь, прошло наводнение — и все стерлось. Бог освободился от всех других своих дел и в течение нескольких часов не умертвлял и не возрождал, не спаривал и не разлучал, не унижал и не возвеличивал, не поднимал коров из Нила[95], не выводил медведиц из леса[96], не возлагал грехи детей на отцов и грехи отцов на детей[97]. Нет, Он только вернулся на место преступления и уничтожил все его следы и свидетельства.

1

Много-много лет назад, в вади дедушки Зеева жил древний человек.

Так его звали, потому что в те времена у людей еще не было имен.

Дедушки Зеева тогда еще не было и его харува тоже. Но вади уже было, и на другой его стороне была пещера, и она была его домом.

Древний человек очень любил эту пещеру.

Летом у него была там приятная и прохладная тень, а зимой она защищала его от дождя.

Но зимой приходили также тучи, и солнце исчезало, и бывали не только дожди, но и снег валил, и град, и ветер задувал в вади, свистел меж скал и уносился к вершинам гор. Древний человек сидел у входа в пещеру, смотрел наружу, и ему было холодно.

Очень холодно.

Страшно холодно.

Он забрался глубоко-глубоко внутрь пещеры, но это не помогло.

Он надел медвежью шкуру, но и это тоже не помогло.

Он обнял свою жену, древнюю женщину, и накрыл ее и себя медвежьей шкурой, и это было очень приятно и, кстати, даже помогло, но лишь немного и на короткое время.

2

В один прекрасный день сказала древняя женщина древнему мужчине:

— У нас кончилась еда, и ты должен пойти и принести что-нибудь поесть.

— В такой холод? — спросил он. — Там, снаружи, льют ливни, завывают ветры, бушуют бури.

— Ничего не поделаешь, — сказала она и засмеялась. — Иначе нам придется есть друг друга: ты съешь меня, а я съем тебя.

Древний человек очень-очень любил древнюю женщину.

Он не хотел есть ее и не хотел, чтобы она съела его. Поэтому он вышел и пошел, и шел, и искал, и искал, и шел, а дождь хлестал ему в лицо, и ветер морозил его тело.

Но он искал, и шел, и не отдыхал ни минуты.

И вдруг, прямо над ним, сверкнула молния и послышался могучий грохот грома и огромное дерево возле него зажглось и заполыхало желто-красным огнем.