Они вошли в свою комнату, закрыли дверь и, не зажигая света, прошли каждый к своей стороне кровати. На ней были расстелены новая простыня и новое легкое одеяло. В честь свадьбы две свояченицы сшили им по две ночные рубахи каждому, вместе купили ткань и вместе сшили эти рубахи — широкие, белые и длинные, одинакового покроя и разного размера: мать жениха сшила рубаху для невесты, а мать невесты — рубаху для жениха. Таков был тогда обычай.

Рубахи были отглажены, свернуты и положены на супружескую кровать, которая тоже была специально изготовлена, а вернее — составлена — в честь предстоящей свадьбы. Большинство кроватей в этой мошаве были односпальными и совершенно одинаковыми, потому что их делал один и тот же столяр. А когда какая-нибудь пара молодых женилась, два отца брали кровать жениха из его дома и кровать невесты из ее дома и соединяли их вместе тремя деревянными досками и большими болтами — в головах, в центре и в ногах. Таким же манером была сделана и та кровать, которую отец Зеева и отец Рут накануне установили в центре их комнаты и на которую были положены ночные рубахи, сшитые двумя матерями, — ее рубаха слева, его рубаха справа. Молодые разделись и в темноте стали надевать свои ночные рубахи, и невеста вдруг услышала голос жениха, который чуть напряженным голосом сказал, что рубаха узка для него и он не может натянуть ее ниже плеч. Она сразу же поняла, что матери ошиблись и положили ее рубашку на его сторону, а его — на ее. Она тихо засмеялась, и ему это было неприятно, потому что он все еще сражался с рубахой, понимая, что она ждет, голая, в темноте, но страшась порвать легкую ткань. В конце концов он все-таки высвободился, но, когда они попытались обменяться рубахами, их руки соприкоснулись, и хотя темнота поглощала и скрывала их наготу, оба они на миг испугались, каждый отпрянул назад и просто бросил другому его рубаху.

Белые, бесшумные и безмолвные, точно две гигантские совы, рубахи полетели навстречу друг другу, спланировали и опустились на нужные стороны кровати. Молодые пошарили, нашли их и надели — она ту, что была по ошибке дана ему, а он — ту, что была по ошибке дана ей. Надев рубахи, они сели на кровать, каждый на своей стороне, а потом легли и растянулись рядом на простыне.

Теперь они были совсем близко друг к другу. Только льняная ткань покрывала их кожу, только кожа покрывала их плоть, только плоть укрывала их сердца. Они уже и раньше не раз целовались украдкой, а однажды жених даже погладил через кофточку правую грудь невесты. И они уже и раньше обнимались и прижимались друг к другу так, что чувствовали, как жар их чресел проникает сквозь одежду, и ощущали его напрягшуюся твердость и ее уступчивую мягкость. Но они никогда еще не были единым телом, в какое сливаются женщина и ее супруг.

Поэтому они молча лежали в темноте, пока Рут не почувствовала вдруг, что рука Зеева ищет ее руку, находит ее, поднимает и подносит к своим губам. Он приподнялся, оперся на левый локоть и поцеловал ее пальцы, один за другим, и ее обрадовала эта неожиданная нежность, столь отличная от его обычных грубоватых манер на поле и в охране, и обрадовало, что не исполняются слова: «Вся эта мерзость, которая тебя ожидает», — которые сказала ей одна из замужних подруг, добавив при этом: «И если он набросится на тебя, как зверь, ты лежи тихо. Это обычно кончается быстро. А если хочешь, я тебе объясню, как сделать, чтобы это кончилось поскорее».

Его вторая рука присоединилась к первой, легла на ее щеку и повернула к нему ее лицо. Она повернулась к нему, и они обнялись и поцеловались — долгим любовным поцелуем, в полном и уверенном сознании предстоящего, как будто желая еще немного отодвинуть то, чему предстоит свершиться, и насладиться еще несколькими минутами предвкушения и вожделения.

Поцеловав пальцы на второй руке невесты, жених повернулся к ней, положил руку ей на талию и слегка потянул к себе, и она ответила ему, повернулась и прижалась к нему, а когда их тела снова прильнули друг к другу, он стал целовать ее губы, и она почувствовала, что он улыбается в темноте, и надеялась, что он тоже почувствует ее улыбку. Жених подтянул свою рубашку почти до груди, невеста подняла подол своей рубахи почти до талии и легла на спину, не шевелясь, как велела ей мать во время «беседы перед», процитировав при этом еще одну библейскую фразу, из книги, названной ее именем: «…и ляжешь. Он скажет тебе, что тебе делать»[100].

Его вес был и чужим, и новым для ее тела. Она попыталась представить себе, что она почувствует, когда он войдет в нее. Она обняла его, сдвинула немного свое тело так, чтобы их колени касались друг друга, и чтобы их лодыжки соприкасались тоже, и ее груди прижались к его груди — соски к соскам, и это было приятно ее телу и сердцу, но, когда она раздвинула ему навстречу свои бедра и подвинула свое тело под его тело, из ее горла вдруг вырвался глубокий и громкий стон, удививший их обоих, и она вдруг почувствовала, что он содрогнулся и его плоть разом обмякла и ослабела.

Несмотря на отсутствие опыта — а может быть, как раз поэтому, — она попыталась прижаться к нему еще сильней, охватить его своими бедрами, и он тоже прижал свое тело к ней, но уже понял, хотя никогда не имел такого опыта в прошлом, что его тело уже не ответит ему нынешней ночью. Это ощущение было таким простым и ясным, что ему показалось, будто его член вообще отделился от тела, точно плод, упавший с дерева на землю.

Он быстро коснулся себя, словно желая получить подтверждение, и, когда его пальцы подтвердили ощущение его тела, он отстранился от нее, молча лег рядом на спину, натянул рубаху почти до коленей и укрылся одеялом. Потом тихо-тихо, медленно-медленно опять протянул руку, чтобы, крадучись, обследовать свое тело, понять, что с ним — большое оно или уменьшилось, и хотя обнаружил свой член на том же месте, что всегда, но у руки осталось такое же странное ощущение, будто он больше не составляет часть его тела, а полностью отделен от него.

Молод он был. Настолько молод, что его член не раз вставал как бы сам по себе, от одних только мыслей или картин, проносившихся в нем как бы независимо от головы хозяина. Молод настолько, что еще не знал, какое действие могут оказать странный взгляд, насмешливая фраза, блудливая, не вовремя и не к месту улыбка, неприятный запах тела, неумеренная выпивка, глупое замечание, неожиданная помеха, незваное воспоминание — причин много, а результат один.

Его рука все еще оставалась там, как будто защищая его чресла, и он слегка надавил, проверяя, осталось ли хоть немного мужской силы в его слабости, есть ли там еще какая-нибудь надежда «преобразить и преобразиться»[101]. И в ужасе ощутил странную вещь — что нажатие чувствует только его рука, но не его плоть. Но, щупая себя, он вдруг обнаружил, что рука его не одинока, потому что и рука его невесты тоже здесь и тихо гладит его. Какая-то отчужденная, изучающая холодность почему-то почудилась ему в этом ее прикосновении, и он испуганно отдернул свою руку.

— Что ты делаешь? — со стыдом прошептал он. — Что ты делаешь?