— Я заявил целую программу действий. Государь одобрил, но средств пока не отпускают.

— Война нам не нужна, ни на вот столько, — показал краешек мизинца Дмитрий Алексеевич. — Реформа армии и так идёт с трудом. А я желаю, чтоб она прошла успешно.

— Мне ли этого не знать, — сказал Игнатьев. — Прежде мы что-то, да значили, нас боялись, деньги у нас были и главное, мы сами верили в силу России. А теперь, кажется, я один в МИДе остался непоколебим в этом убеждении. И это при всём том, что задача нашей дипломации и состоит в том, чтобы последовательно и энергически преследовать поставленную цель, стараясь достигнуть её без отечественных потрясений, но опираясь на устойчивость России. Если же МИД существует для того, чтобы в центре дремали и себя подхваливали, и в околичностях воду толкли — то лучше закрыть лавочку и положиться на Промысел Божий!

Какое-то время он шёл молча, заложив руки за спину и глядя, исключительно, под ноги.

— Больно сознавать, но в верхах никак не реагируют на беспечность управления нашей политикой. Единство, разумность и последовательность в деятельности министерств легко водворить при твёрдой воле свыше. Но ничего подобного пока в России нет. В итоге я здесь нахожусь не между двух, как то порой бывает, а между четырёх огней. В общем, дел невпроворот. Более, чем когда-либо. Если бы не мой помощник Стааль, то совсем карачун с громадной перепиской. Тёща моя, Анна Матвеевна, в ужас приходит оттого, что целый день напролёт занимаюсь, и что у меня нет ни минуты, чтобы побыть с семьёй и отдохнуть. Ей ранее не доводилось видеть людей, обречённых на труд, подобно как мы с вами. — Милютин понимающе кивнул и поблагодарил взглядом. — Втянулись, как почтовые лошади! Но подчас чувствую усталость, особенно в те дни, когда дело не клеится.

Военный министр вздохнул.

— Честно сказать, я сам такой; а вывезет кривая — готов петь.

Радуясь доверительному тону разговора и полнейшему взаимопониманию, Игнатьев с огорчением сказал: — Я здесь похож на солдата у бреши. Рассчитываешь на поддержку товарищей, а они раздают подзатыльники. И при этом велят сидеть смирно! А начни я исполнять, что мне твердят, сейчас же заплюют и в грязь затопчут. Каждую минуту приходится своих остерегаться. Из всех посланников наших вижу, что один Бруннов отдаёт мне справедливость, сознаёт трудность моего положения и, можно сказать, исключительность.

Вот в какое положение ставят меня добрые люди, решающие за Отечество. Губят совершенно значение России на Востоке, выдвигают Францию вперёд. Чего они хотят, о чём думают, к чему стремятся? Непонятно. Горько сознавать наше будущее здесь унижение.

Дмитрий Алексеевич сочувственно вздохнул.

— Утомились?

— Умотался. Хочу отдохнуть, подзаняться хозяйством, пожить с родителями и приготовиться к новым трудам, которых, чувствую, немало выпадет на мою долю в скором будущем. Почва шатается, а крепких людей мало. — Слово «крепких» он выделил голосом. — Черняеву Ташкентскому было бы со мной служить.

— Он Вам писал?

— Писал, — кивнул Николай Павлович. — Просит взять его к себе.

— Военным атташе? — предположил Милютин.

— Он и сам толком не знает. Хочет в Черногорию.

— Вояка, — с ноткой лёгкой неприязни отозвался о своём строптивом генерале Дмитрий Алексеевич. — Мне кажется, ни с кем он не поладит: сильно предприимчив.

— Что есть, то есть, — с улыбкой произнёс Игнатьев. — Но я таких люблю, а тряпок — не терплю. С ним вдвоём, без спору, мы и в Индию зашли бы. Как волка ни корми, он всё в лес смотрит; так и я. Мечтаю в степь сбежать, живое дело делать. Всё хочется предпринять и за всё разом взяться. Такая, видимо, натура. А тут ещё великий князь Михаил Николаевич доставляет мне хлопот и неприятностей. Всё валит на меня, а помощи не жди.

— У них в Закавказье неладно, — заметил военный министр. Поляки и местные взяточники довели народ до крайности. Грабят казну безнаказанно и мутят всех против нас.

— Мне об этом доносил Франкини, занявший пост начальника штаба в Тифлисе, — сказал Николай Павлович. — Как этого не видят в Петербурге? Теперь опять высылают пятьдесят тысяч абхазцев, с которыми не могут справиться и которых сами удержали, отказав туркам в своё время. О-хо-хо! — произнёс он с явным огорчением, — даровитых людей в России много, способностей у них более, нежели у всех других народов вместе взятых, но устойчивости, постоянства мало. — Он помолчал и вновь заговорил. Обдуманно, исповедально, смело: — Хотелось бы мне образовать шайку крепких людей, пока время ещё есть, и стать клином, чтобы, хотя несколько направить поток, уносящий нас неизвестно куда. Не дать ему размыть основы государства. Все мои тайные агенты утверждают, что после неудачного покушения на жизнь государя в Париже, у нас затевается что-то недоброе и что до весны ещё произойдут такие события, которые ослабят нас, и совершенно отвлекут от Востока. Боже, храни царя! — с жаром воскликнул Игнатьев, и они оба осенили себя крестным знамением. — Сердце замирает при мысли о беспрестанных кознях, нам грозящих.

Вернувшись в дом, они заговорили о разведке. К ним присоединился военный атташе посольства полковник Александр Семёнович Зелёный, который был занят составлением полного и подробного описания турецкой армии, дислокации частей, складов и арсеналов. Собранные им сведения должны были ответить на главный вопрос Генерального штаба: что можно ожидать от турок в военное время? Каким образом повлияла на её мобильность и боеспособность прусская система всеобщей воинской повинности, принятая Портой за образец с лёгкой руки Мольтке, бывшего здесь инструктором?

Чтение этого труда, предоставленного Николаю Павловичу на предварительный просмотр, привело его в раздумье: что как в ведомстве Милютина впадут в ту же ошибку, которую сделали турки? Вводя у себя лагидьер — институт резервистов (редиф), они приспособили систему 1814 года, негодность которой была признана германским императором Вильгельмом I и радикально изменена в последнее десятилетие.

Полное развитие новая система Пруссии получила в ходе ведения немцами двух победоносных войн, обогатив их колоссальным опытом. Суть новой военной системы заключалась в том, что действующая армия увеличивалась втрое, не теряя своих боевых качеств и не перепутываясь с резервными войсками. Первая система Пруссии была чисто оборонительная и не годилась для войны наступательной. Ныне же состав и ориентация германской армии были применены к потребности нового времени. По мысли Бисмарка, всегда восторгавшей Игнатьева, даже консерватизм должен облекаться в форму, свойственную времени, а для своей защиты необходимо использовать совсем иные средства, нежели прежде. Иначе нельзя восстановить равновесие и «красненькие» будут постоянно брать верх над «беленькими».

Турки не уловили разницу.

«Нельзя наливать молодое вино в ветхие мехи, — вспомнил Николай Павлович евангельское выражение. — И мехи лопнут, и вино прольётся».