Когда вернулись в столовую, оказалось, что старик с черной повязкой уже не спит, а сидит на диване. Сидит, обхватив голову руками, запустив пальцы в густую седину, кустящуюся вокруг лысины на затылке и на висках, сидит так напряженно и застыло, словно хочет собрать ускользающие мысли или же, напротив, не дать им лезть в голову. Он услышал шаги, он знал, откуда они пришли и что делали там, откуда пришли, а знал не потому, что к нему вдруг вернулось зрение, и он, на цыпочках ступая, подкрался и, как те, другие старцы, подсматривал в щелочку да не за одной, а сразу за тремя купающимися Сусаннами, нет, он остался слеп, но все же постоял у двери на кухню и оттуда слышал все, что говорилось на балконе, слышал смех, и плеск, и шум дождя, и вдыхал аромат мыла, а потом вернулся на свой диван и стал думать о том, что в мире еще, оказывается, есть жизнь, и стал спрашивать себя, найдется ли хоть краешек этой жизни ему. Жена доктора сказала: Женщины уже вымылись, очередь за мужчинами, и старик с черной повязкой спросил: Дождь-то идет еще, Да, еще идет, и в кастрюлях на балконе есть вода. Раз так, я предпочел бы вымыться в лохани, сказал старик, причем так, словно предъявлял сертификат о своем почтенном возрасте, словно объяснял: Я из того времени, когда еще не говорили ванна, но исключительно — лохань, и добавил: Если можно, конечно, обещаю нигде не напачкать и на пол не надрызгать, постараюсь, по крайней мере. В таком случае я принесу воду в ванную. Помогу. Я справлюсь и одна. Но я же не калека, должен же и от меня быть какой-то прок. Ну, в таком случае идем. На балконе жена доктора придвинула поближе тяжеленную, доверху полную бадью. Вот, берись, сказала старику, направляя его руку. Давай, и они подняли бадью: Хорошо, что ты решил помочь, одна бы я не справилась. Знаешь такую поговорку: Старый конь борозды не испортит. Это, кажется, только половина. Ну да, но глубоко и не вспашет. Ты, я смотрю, философ. Да нет, просто я старик. Они опрокинули бадью в ванну, и жена доктора вспомнила, что в ящичке у нее лежит начатый кусок мыла. Она вложила его в руку старику: Будешь благоухать, не то что мы, можешь не экономить, еда, глядишь, и кончится, но мыла в магазинах сколько угодно. Спасибо. Только смотри, не поскользнись, хочешь, позову мужа, он тебе поможет. Нет, я уж лучше сам. Ну, смотри, дело твое, да, и вот еще что, вот здесь, под рукой у тебя, — машинка, бритва и помазок, если захочешь подровнять бороду. Спасибо. Жена доктора вышла. Старик с черной повязкой снял пижаму, по счастливому жребию доставшуюся ему при распределении одежды, и очень осторожно залез в ванну. Вода была холодная, да и той мало, не больше, чем на ладонь, она покрывала дно ванны, да, ни в какое сравнение не идет это убогое бултыхание с тем, как три женщины, ликуя, подставляли тела под щедро хлещущие с небес струи. Старик с черной повязкой опустился на колени, глубоко вздохнул, набрал в сложенные ковшиком ладони и плеснул на себя воду, от которой перехватило дыхание. Быстро, чтоб не замерзнуть, растер ее по всему телу и принялся методично и последовательно намыливать плечи, руки, грудь, живот, лобок, гениталии, промежность: Хуже зверя, подумал он, потом худые бедра и так дошел до обросших какой-то корой ступней. Оставил их в пене, чтобы отмокли немножко, и, сказав: Голову надо вымыть, поднял руки к затылку, чтобы снять повязку: Тебе тоже мытье не повредит, и дал ей соскользнуть в воду, намочил и намылил голову, и вот, весь в белой пене, стоял человек посреди всеобщей белой слепоты, где никто не смог бы его найти, но если он подумал так, то ошибся, потому что в этот миг почувствовал, как чьи-то руки прикоснулись к его спине, собрали хлопья пены с плеч, с груди, растерли ее по лопаткам, причем так медленно, словно хотели компенсировать свою слепоту сугубой тщательностью. Он хотел спросить: Кто это, но не смог, язык не повернулся, и дрожь пронизала все его тело, но не от холода, а руки продолжали мягко и бережно мыть его, и женщина не сказала: Я — жена первого слепца, я — жена доктора, я — девушка в темных очках, но вот они завершили свою работу, ушли, и в тишине еле слышно щелкнула захлопнувшаяся дверь, а старик с черной повязкой остался стоять в одиночестве и на коленях, словно вымаливая какую-то милость, и дрожа, дрожа. Кто же это был, спрашивал он себя, и разум подсказывал, что это могла быть только жена доктора, кому ж еще, как не ей, всеобщей защитнице, кормилице, радетельнице, оказать ему еще и это скромное внимание, так говорил ему разум, но старик не верил ему. И все дрожал, сам не зная, от холода или от волнения. Отыскал на дне свою черную повязку, сложил ее вдвое, крепко потер один край о другой, выжал, водрузил на место, ибо с нею чувствовал себя не таким голым. Когда, чистый и душистый, вошел он в столовую, жена доктора сказала: Ну, наконец-то есть у нас и вымытый, выбритый мужчина, и чуть погодя тоном человека, вспомнившего о том, что надо было бы сделать, да не сделано, добавила: Ах, спину тебе потереть забыла. Старик с черной повязкой промолчал в ответ и только подумал, что правильно поступил, не поверив разуму.

Остатки продовольствия скормили косоглазому мальчику, всем прочим придется подождать нового подвоза. В домашних закромах имеется несколько банок компота, сухофрукты, сахар, сколько-то галет, сколько-то сухарей, но эти припасы будут пущены в ход лишь в самом крайнем случае, ибо ежедневное пропитание и добываться должно ежедневно, и если, не дай бог, экспедиция вернется ни с чем, то вот тогда — да, тогда каждому по две галеты и по ложечке компота: Есть персиковый, есть клубничный, тебе какого, стакан воды, по полтора орешка, пируй, ни в чем себе не отказывай. Жена первого слепца заявила, что она бы тоже не прочь пойти за продуктами, и трое — вовсе не много для такого дела, тем более что двое, хоть и слепые, пригодятся в качестве носильщиков, и, кроме того, она бы хотела наведаться к себе домой, учитывая, что это не так уж и далеко, посмотреть, что там делается, занята ли квартира, и если занята, то кем, может быть, вселились туда соседи по дому, у которых разрослось семейство за счет родственников, понаехавших из провинции, спасающихся от вспыхнувшей в их деревне эпидемии слепоты, известно ведь, что в городе — совсем не те возможности. И отправились втроем, облачившись в то, что еще нашлось дома из носильных вещей, а выстиранным придется дожидаться хорошей погоды. Небо по-прежнему хмурится, но дождя нет. Если улица идет под уклон, вода сгоняет мусор, сгребает его в кучки, очищая большую часть мостовой. Хоть бы дожди зарядили надолго, сказала жена доктора, солнце в нашем положении — это хуже не придумаешь, все начнет гнить и вонять. Мы ощущаем вонь, потому что сами вымылись, ответила жена первого слепца, и муж согласился с нею, хоть и беспокоился, не простудится ли после мытья холодной водой. На улицах — толпы слепцов, торопящихся, пока сухо, поискать себе пропитания и справить нужду, что, как ни мало ели они и пили, до сих пор требовалось им. Бродят во множестве собаки, вынюхивая добычу, роются в мусоре, вот одна пронесла в зубах дохлую крысу, и, надо сказать, этот редчайший случай объяснить можно лишь исключительно обильными и продолжительными дождями, столько воды хлынуло, затопляя подвал, где не в добрый час оказалась крыса, что умение плавать не помогло. Слезный пес шел, не смешиваясь с былыми товарищами по своре и охоте, его выбор сделан, но он не из тех, кто ждет, пока накормят, глядите, уже жует чего-то, эти горы мусора таят в себе невероятные сокровища, поищи, поройся — и отыщется. Первому слепцу и его жене тоже представится случай поискать, порыться, но только в памяти, и кое-что там найти, ибо теперь они уже накрепко затвердили четыре угла, нет, не дома, где живут, там углов несравненно больше, а те, которые послужат им четырьмя сторонами света, слепцам ведь совершенно не важно, где север, где юг, запад или там восток, им нужно лишь, чтобы их щупающие руки подтверждали, что они не сбились с пути, это в прежние времена, находясь в меньшинстве, ходили они с белыми тростями, и постоянное постукиванье палочки по земле и по стенам домов помогало установить и распознать маршрут, а вот в наше время, когда слепы все, тонуло бы оно в общем перестуке и было бы менее чем полезно, не говоря уж о том, что погруженный в собственную белизну, окруженный ею слепец усомнился бы, что вообще что-то держит в руке. У собак, как известно, помимо того, что именуется инстинктом, есть и другие способы ориентироваться, и они, будучи близоруки, не слишком полагаются на зрение, и благодаря носу, рыщущему далеко впереди глаз, неизменно попадают туда, куда хотят, и раз уж слезный пес на всякий случай поочередно задрал ногу на все четыре стороны света, то бишь угла, можно быть уверенным, что, случись ему когда-нибудь заблудиться, ветерок возьмет на себя труд доставить его домой. По дороге жена доктора оглядывала улицы, отыскивая продовольственные лавки, чтобы пополнить убыль в припасах. Но сказать, что они опустошены и выметены дочиста, нельзя лишь потому, что в бакалеях еще имелась фасоль или турецкий горох, которые не пользуются успехом по причине своей принадлежности к огородным культурам, требующим длительной варки, а та, в свою очередь, невозможна без воды и огня, а где ж я тебе их возьму. Жена доктора хоть была не особо подвержена весьма характерной мании употребления пословиц и поговорок, однако кое-что из золотых крупиц народной мудрости застряло у нее в памяти, в доказательство чего и были набиты два мешка фасолью и горохом: Бери негодное, найдешь потребное, говаривала ее бабушка, и, в конце концов, варить ведь их можно будет в той же воде, в какой вымачивали, а что останется, перестанет быть водой и сделается похлебкой. Ибо не только в природе бывает иной раз так, что не все теряется и кое-что все же используется.