— Лично я, — говорит она, — была бы рада, если бы ты послал мои работы на какой-нибудь конкурс.

— Да? Правда? Ты была бы рада, если бы я пришел и стал размахивать отказом у тебя перед лицом: «Погляди-ка, я сделал тебе одолжение?» Избавь меня от таких одолжений.

— Чего ты так из-за этого разозлился?

— Я не разозлился. Я просто не знаю, что еще мне сделать, — говорит он. — То, что лежит здесь, принадлежит только мне. По той простой причине, что в этой идиотской мастерской я радуюсь жизни. Я с утра до вечера сижу на ненавистной мне работе, занимаюсь делом, которое не выношу. Мне сорок один год, мою девушку трахает какой-то чувак, который ходит с ней на йогу, какой-то малолетний итальяшка, а я потом еще и адвокатов оплачиваю. Так что… — Он машет у нее перед носом письмом с отказом.

Анника вытирает глаза, но лицо ее остается суровым.

— Так что, — продолжает Мензис, — хотя бы не суй свой нос в мои личные дела. В единственное, с чем у меня никакого дерьма не связано.

— Пойду наверх.

— Иди. — У него сдают нервы. — Иди, — повторяет он громче. — Только не наверх. Выметайся обратно в Штаты. За билет я заплачу.

Через некоторое время Мензис идет за ней в квартиру. Анника сидит за кухонным столом, как контуженная. Мензис достает из шкафа ее чемодан.

— Ты что, шутишь? — спрашивает она.

— Ты должна собраться.

Она открывает ящик с бельем и носками и с минуту неподвижно таращится на них.

Пока она укладывает вещи, Мензис покупает ей в интернете билет до Вашингтона на следующий день.

— Он стоит три штуки баксов! — восклицает она, глядя на экран. — Ты что, с ума сошел?

— Поздно, я уже заплатил. — Он звонит в отель и бронирует номер на ночь.

— А как же мои вещи?

— Закажи доставку. Слушай, можешь не лететь, если не хочешь. Но потом за билет будешь платить сама.

Мензис вызывает такси и выносит ее сумки на улицу. Он бросает их на тротуар рядом с Анникой и молча уходит в дом. По лестнице он поднимается на дрожащих ногах. Зайдя в квартиру, он идет в туалет и сплевывает в унитаз горькие слюни до тех пор, пока во рту не пересыхает.

Скоро ли она доедет до отеля?

Если позвонить слишком быстро, она подумает, что он ненормальный. Надо сделать вид, что он остыл.

Мензис сидит в ванной на холодном полу, прижавшись плечом к унитазу. Он перечитывает письмо из патентного бюро. Все же это было мило с ее стороны. Ни один из ее поступков так его не трогал. И отказ тоже пошел ему на пользу, положив конец всем его смешным мечтаниям, которым он предавался столько лет. Не вышло из меня изобретателя. Значит, с этим покончено. Ну и хорошо.

Два часа тошнотворного ожидания.

Он донес до нее, что хотел? То, что он хотел сказать ей столько времени? Но нет же, он вовсе не это хотел сказать.

Он берет телефон и видит сообщение, полученное от Анники: «Я соскучилась, можно зайти?» Отправлено оно было несколько часов назад, когда он еще сидел в подвале, а она — дома. Он звонит ей на мобильный, но она не отвечает.

Тогда он звонит в отель. Звонок переводят в номер Анники. Во рту у Мензиса пересохло, он постоянно сглатывает.

— Это я, — говорит он, когда берут трубку. — Я вот что хотел сказать. Думаю, мы оба хотим… — Он запинается. — Или нет? Или я?..

Но тут его перебивают. Мужской голос. Это Паоло.

При Мильтоне Бербере газета стала лучше — смелее и остроумнее, время от времени выдавала сенсационные материалы и даже удостоилась пары наград — ничего грандиозного, но все же раньше такого не бывало.

В отделе новостей тоже произошли перемены. В былые времена журналистов называли «ребятами». Теперь среди ребят появилось много женщин. В ответ на грубые шутки все реже раздавалось одобрительное фырканье, о подтруниваниях по поводу национальных различий вообще пришлось забыть. Мильтон также потребовал, чтобы сотрудники пользовались пепельницами (а пол — не пепельница). Грязный ковер заменили — снова на безупречно белый. Вместо располагавшегося в восточной стене бара появился кулер для воды; число опечаток после этого нововведения резко сократилось.

Затем исчезли пишущие машинки, вместо них появились видеотерминалы. Вот так, буквально в одночасье, в отделе новостей прекратились характерный перестук и позвякивание. Стих и гул станков в подвале, поскольку теперь газета печаталась в современных типографиях в разных концах света. Соответственно, по вечерам перестали привозить огромные рулоны газетной бумаги, которые раньше разгружали с таким грохотом, что он будил задремавших журналистов. И на Корсо Витторио больше не было утренних пробок из-за грузовиков, в которые рабочие раньше складывали стопки еще теплых газет.

На новостной кухне стало тише, спокойнее, чище.

Но самая большая перемена касалась денег: газета начала зарабатывать. Не то чтобы целую кучу и не каждый месяц, но впервые за несколько десятилетий она стала приносить доход.

Тогда как другие издания пренебрегали удаленными поселениями, газета сделала их целевой аудиторией и нашла свою нишу на самом краю света: ее можно было обнаружить и в креслах «Клуба торговцев алмазами» Фритауна, и в киоске в какой-нибудь деревушке на острове Гоцо, и на барном стуле в Арроутауне в Новой Зеландии. Ее мог взять случайный прохожий, и, внимательно прочтя несколько страниц, стать ее верным читателем. К началу 80-х ежедневный тираж увеличился до 25 тысяч и с каждым годом продолжал расти.

Когда тебя читают по всему свету, издавать нормальную ежедневную газету просто невозможно — вчера в Мельбурне не равняется вчера в Гвадалахаре. Так что пришлось искать собственный путь, позволяя журналистам и редакторам отклоняться от привычных профессиональных схем, что делалось с переменным успехом. Фокус заключался в удачном подборе сотрудников: например, таких голодных репортеров, как Ллойд Бурко в Париже, и дотошных мастеров слова вроде Германа Коэна.

Помимо этого, в журналистских кругах газета приобрела репутацию поставщика кадров в престижные американские издания, что привлекало в Рим молодняк, стремящийся сделать карьеру. Мильтон несколько лет обучал этих юнцов, выжимая из них по максимуму, а потом с его подачи они переходили на солидные должности в других СМИ. Все, кто прошел эту школу, вспоминали Мильтона с теплотой и всегда заходили к нему, когда оказывались в Италии, хвастаясь высокооплачиваемой работой, статьями и детьми.

Соответственно, это благоприятно сказалось на репутации Мильтона, и теперь его пытались переманить разные американские газеты среднего масштаба. Но он не собирался уходить: это была лучшая работа в его жизни.

В остальном же дела «Отт Групп» шли не так хорошо. Неприятности начались, когда Бойд оказался косвенно вовлечен в аферу с фальшивым банкротством одного банка на Среднем Западе. Уголовного обвинения ему и еще восьми участникам удалось избежать, но их оштрафовали на 120 миллионов долларов. Его репутация пострадала еще больше после скандала с ценными бумагами с участием нескольких сотрудников «Отт Групп». Сам Бойд в нем не был замешан, но многие журналисты связали банковский скандал с этим инцидентом. Но самое мерзкое произошло в середине 80-х, когда выяснилось, что дочерняя фирма «Отт Групп», которая занималась переработкой меди, сливала отходы в воду одной замбийской деревни, что повлекло за собой появление многочисленных врожденных пороков у местных младенцев. Одна южноафриканская газета напечатала ужасающий список, в котором были перечислены компенсации, выплаченные представителями «Отт Групп»: 165 долларов безногому ребенку, 40 — безрукому, а дальше суммы все уменьшались и уменьшались, доходя до удивительно точно выверенной, 3,85 доллара, ребенку без большого пальца. В штаб-квартире «Отт Групп» заявили, что ничего об этом не знают, но все же построили для жителей той деревни новые дома.