Альбине больше делать было нечего на киностудии, но никто не отважился выселить ее из комнатушки. Незаметно для всех бывшая Феврония взяла на себя обязанности уборщицы. Ее то и дело приглашали сниматься в новых фильмах, но она соглашалась только тогда, когда нужно было спеть что-нибудь церковное.

На киностудию пришел новый директор и почему-то сразу обратил внимание на уборщицу, занимавшую служебное помещение. Ему объясняли: это в память о Валерьяне Юмо-ве. Директор возразил, что память известного актера и режиссера заслуживает другого увековечения, а уборщице следует переселиться по местожительству. Между тем в общежитии Альбина была именно прописана, с условием, что жить она там не будет. Директор вызвал Альбину к себе и предложил освободить служебное помещение. «Я вас не увольняю, отнюдь, — успокоил уборщицу директор. — Чтобы вы так не думали, я даже прошу вас вымыть окно у меня в кабинете». Альбина безропотно сходила за ведром и тряпкой и принялась за дело. Альбина стояла на подоконнике, когда ее окликнул мужской голос. Альбина обернулась и отпрянула: с распростертыми объятьями на нее надвигался Ванцетти.

Альбина падала с шестого этажа. Она смутно припоминала потом: кто-то поймал ее в воздухе и погрузил в широкую черную трубу, похожую на канализационную. Световое пятно было тут как тут. И здесь раскрывал ей объятия тот же Ванцетти. Задыхаясь, Альбина попыталась крикнуть: «Сгинь! Сгинь! Сгинь! Аминь! Аминь! Аминь!» Световое пятно взорвалось у нее в мозгу.

Скорая помощь случилась поблизости, и Альбину отвезли не в морг, а в клинику, где подвизался епископ-хирург, уже при жизни имевший репутацию чудотворца. Репутация подтвердилась. Через полгода Альбина начала ходить по своей палате, а потом и по всей клинике, где она и осталась: идти ей было некуда. По распоряжению епископа-хирурга ей отгородили угол в одном из кабинетов, где поставили койку. Впрочем, на эту койку она почти никогда не ложилась. Альбина вернулась к тому, с чего она начинала свою трудовую жизнь. Ни одна сиделка не могла сравниться с ней, когда надо было выхаживать умирающего. Светящаяся красота Альбины осталась при ней, и казалось, она отпугивает смерть. Чудом возвращенные к жизни нередко объяснялись ей в любви, но она снова и снова отрицательно качала головой.

Голос также не изменил ей. Епископ-хирург возил ее на своей машине в храм, где он служил, и церковный хор бывал преображен пением Альбины. По благословению епископа-хирурга она пела и в больничных палатах. Говорят, многие исцелялись от ее голоса.

При этом больничный персонал не переставал шушукаться, будто Альбина не в себе. Епископа-хирурга она невзначай называла Ваней, правда, и он сам с шутливой серьезностью величал ее Анастасией Мстиславовной. До встречи с епископом-хирургом Альбину не допускали до причастия на том основании, что Альбина — имя неправославное и, стало быть, она не крещена. Альбина же доказывала, что она крещена, хотя и не помнит своего крестного имени, и отказывалась креститься вторично. «Она права, — сказал епископ-хирург, — я сам крестил ее. Вскоре после ее рождения генерал Зегзицын встретил меня на улице и позвал крестить дочку. Я и нарек ее Анастасией. В роду Зегзицыных все князья Мстиславы, а все княжны Анастасии».

Одна только Тонька ненавидела Альбину. Тонька не позволяла называть себя Тонечкой или Тоней. «Я Тонька», — гордо настаивала она. Тонька всю жизнь мыкалась по лагерям. Ей сократили срок, убедившись, что у нее рак. Епископ-хирург сделал ей операцию, но сразу же обнаружились метастазы.

При виде Альбины Тонька разражалась целым потоком матерной брани, но Альбина настаивала на том, что ухаживать за Тонькой будет она и никто другой. Однажды Тонька вроде бы утихомирилась. Она жалобно попросила у соседки по больничной койке бутылку из-под минеральной воды. «Какой-нибудь цветочек в нее поставлю», — бормотала Тонька. Правда, бутылку она тут же разбила. Когда Альбина пришла подбирать осколки, Тонька потянула ее к себе и зашептала: «Я тебя сразу узнала, стерва ты поганая. Это ты моего Валерку закадрила, ты его под вышку подвела. Вот я подыхаю, а тебе хоть бы что… Думаешь, так и будешь ходить, красоваться? Нет, извини-подвинься, сука!» Горлышком от бутылки Тонька перерезала Альбине горло. Альбина упала на пол, захлебываясь кровью.

Никакого темного коридора больше не было. Альбина попала в светлую полосу Такие полосы бывают видны на небе, когда идет дождь и светит солнце. Альбина не то скользила, не то плыла, не то летела, и ей навстречу летел, плыл, скользил Ваня. В этом не было никаких сомнений.

— Ваня! — воскликнула Альбина. — Наконец-то! Ты вернулся. Слава Богу!

— А я никогда не покидал тебя.

— Нет, покидал, покидал… Это он никогда не покидал меня.

— И он, и я. Мы же с ним ангелы, Только он черный, а я светлый.

— Что же ты, светлый, не прогнал его?

— Прогнать его могла только ты. А ты влюбилась в него.

— Не в него, а в тебя, в тебя, в тебя…

— Тебя обижали, и я пожалел тебя. А ты, дурочка, влюбилась в меня, влюбилась в своего ангела, как будто я человек… Он и воспользовался этим.

— Сыночек-то мой… неужели от него?

— Нет, не от него. От Валеры.

— Да ведь я Валеру знать не знала.

— Он прельстил его твоим обликом, оплодотворил тебя его семенем. Ему это ничего не стоит, Виталию-то помнишь?

— Где же ты-то был?

— С тобой, всегда с тобой. Я тебя оградил кровавым крестом. Когда бы не я, ты бы так и принимала его за меня. И он бы тебя давно уволок. Природа-то у него со мной одна.

— Как же мы теперь с тобой будем? Яко ангелы на небесах…

— А вот увидишь…

И свет слился со светом в блаженном смехе.

Мало кто знает, что у нас в поселке есть улица Лонгина. Те, кто знают эту улицу, называют ее улицей Лонгина или Лонгина, а когда их спрашивают, кто такой Лонгин, говорят: какой-то военачальник или революционер. Улица Лонгина ведет из Софьина Сада на кладбище. На улице насчитывается несколько десятков домов. В основном, это дачи, пустующие в зимнее время. Дача номер 7 пустует уже много лет, и о ней ходят странные слухи.

Недавно эту дачу приобрел известный предприниматель Геннадий Симов. Однажды вечером он приехал взглянуть на свою покупку. С ним был его шофер и телохранитель. Машина осталась во дворе, а все трое бесследно исчезли.

Родные Геннадия Симова подняли тревогу. Делом об его исчезновении занялся следователь Анатолий Зайцев. Он заподозрил похищение, но не мог даже выдвинуть никакой версии. Геннадий Симов как в воду канул.

Толя Зайцев только руками разводил. Делать было нечего: пришлось обратиться к Игнатию Бирюкову. Правда, Игнатий был давно уже не Игнатий, а иеромонах Аверьян, но в совете и консультации старому другу никогда не отказывал, как и в те времена, когда он сам работал следователем.

От Аверьяна Анатолий Зайцев узнал: исчезновения случались на даче номер семь и раньше, еще до войны. Так в 1937 исчез хозяин дачи профессор Луцкий. Исчезновение профессора тогда никого не удивило бы, но исчезли и чекисты, приехавшие за ним. Невозможно было себе представить, чтобы они совершили побег вместе с арестованным. Начальство испугалось ответственности и предпочло замять дело. Но ситуация повторилась, когда приехали арестовывать наследницу профессора Антонину Духову. Антонина исчезла, но вместе с ней исчезли и те, кто за ней приехал. Можно было подумать, что они вошли в дом, но из дому так и не вышли. Во дворе стояла безлюдная машина. Такое случалось неоднократно. Случай с Геннадием Симовым ничем не отличался от предшествующих.