Подобное вмешательство привело к тому, что суд постановил:

«Противники становятся на расстоянии шестнадцати шагов друг от друга и пяти шагов для каждого от барьеров, расстояние между которыми равняется шести шагам.

Вооруженные пистолетами Выксунского завода противники по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьер, могут стрелять.

Сверх того, принимается, что после выстрела противникам дозволяется менять место, чтобы стреляющий вторым мог сам определить расстояние для открытия огня в свою очередь.

Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз – противники становятся на те же шестнадцать шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.

Поединок длится до удовлетворяющего суд результата, или до пяти выстрелов с каждой стороны.

Всякие объяснения между противниками на поле боя исключаются.

Строгое соблюдение изложенных выше условий обеспечивается служебными обязанностями и честью представителей Министерства Государственной Безопасности».

– Сходитесь! – повторил Кутузов, подгоняя дуэлянтов. Потом повернулся к Бенкендорфу: – Забыл спросить, Христофор Иванович, порох полированный брали?

– Ну что вы, Михаил Илларионович, – генерал-губернатор даже немного обиделся. – Он не всегда быстро вспыхивает, да еще, бывает, искра вовсе по нему скользит. Зарядили обыкновенным винтовочным, но по четверти мерки.

– Думаете, будет достаточно?

– Как бы не лишнего.

– Сейчас увидим.

* * *

Подстегнутый окриком фельдмаршала, князь Сергей Николаевич прицелился и выстрелил, не доходя до барьера двух шагов. Он вовсе не стремился убить Муравьева и старался попасть в плечо – зачем излишняя кровожадность? Промах!

– Ах так? – Иван Андреевич преодолел расстояние до барьера едва ли не одним прыжком. – Получи!

Но гнев плохой помощник в стрельбе, и пуля взбила снег далеко за спиной Трубецкого. Тот с облегчением перевел дух и протянул оружие подбежавшему сержанту:

– Изволь, братец.

– Прошу вернуться на исходный рубеж.

Дуэлянтов развели, вручили им заранее заряженные пистолеты, и вновь прозвучала команда сходиться.

На этот раз Сергей Николаевич был настроен менее благодушно – просвистевшая у самого уха пуля мало способствует миролюбию. А позволить себя убить будет несправедливо. Да-да, несправедливо! Почему владелец доходных домов, выслуживший чин по интендантской части, останется жить, а человек, стоявший под Гросс-Егерсдорфом, нет? Нечестно!

Вот он, напудренный скелет с раззявленным в злой усмешке ртом. Правда, галантный вид несколько пострадал из-за ночевки в холодном клоповнике… Поднимает пистолет, кажущийся чуть ли не единорогом… На срезе граненого ствола вспыхивает ослепительное пламя. И сразу что-то будто молотом ударило в правую сторону груди чуть ниже ключицы.

Трубецкой упал на одно колено, зажимая рукой место попадания, но зарычал на кинувшегося поддержать сержанта:

– Службу не знаешь? Прочь пошел! Мой выстрел!

Бабах! На лбу у Муравьева образовалась ярко-алая клякса, и он, выронив пистолет, рухнул лицом вперед.

– Дуэль окончена победой князя Трубецкого, господа! – Сильный голос фельдмаршала Кутузова перекрыл доносящиеся из толпы истерические женские визги и хвалебные мужские крики. – Доктор, будьте любезны, осмотрите участников поединка. Да, и нет ли ран?

О чем он говорит? Сергей Николаевич медленно отнял руку от груди, которая хоть и болела, но никак не производила впечатления простреленной насквозь, и недоверчиво принюхался к ладони. Потом лизнул и поморщился.

– Вы обманули нас, Ваше Высокопревосходительство!

– В чем же? – Единственный глаз Кутузова опасно блеснул, заставив вспомнить о его парижских забавах, где от пистолета и шпаги отправилось к праотцам не менее полутора десятка французов. – Нет доблести в убийстве соотечественников, князь!

– Но оскорбление требует…

– Оно требует готовности пролить кровь, а не пустить ее. Так что прошу не путать! Вы оба рискнули, не зная заранее об испытаниях для армии учебных пуль с краской, и с честью вели себя под огнем. Не дрогнули, не струсили… Какого хрена еще надобно?

Трубецкой мгновенно успокоился – ситуация, поначалу казавшаяся злой насмешкой, приобретала совсем иной, благоприятный для обоих дуэлянтов смысл. Получается, что никакой противозаконной дуэли и в помине не было, а происходило ответственное испытание нового боеприпаса, в котором они с Иваном Андреевичем принимали деятельное участие. С риском для жизни, разумеется. Как того и требует дворянская честь. Вроде бы обошлось без жертв, если не считать зашибленной груди, но ведь риск-то был? Конечно, был, и самое строгое и предвзятое мнение вряд ли сможет найти ущерб репутации. Обе стороны остались живы, обе получили сатисфакцию, и не состоялось примирение на поле боя, всегда бросающее тень подозрения в малодушии или сговоре. Вот… если с такой стороны посмотреть на проблему, то и проблемы-то вовсе нет.

– А что за пуля? – Трубецкой потер место попадания.

– Представления не имею, вроде на желатин похоже. Решили устроить для Наполеона представление в виде баталии, вот и…

– Как потешные полки Петра Алексеича? – Приведенный под руки Муравьев производил жутковатое впечатление перепачканным краской лицом, но держался бодро. – Спасибо, Ваше Высокопревосходительство, теперь мне есть чем гордиться на старости лет. И, если позволите, мы продолжим наш спор с Сергеем Николаевичем за дюжиной кахетинского.

– Вообще-то я предпочитаю вишневую наливку, – проворчал Трубецкой. – Но оставлю выбор оружия за вами.

– Не торопитесь, господа! – вмешался генерал-губернатор. – Никто не уедет ранее, чем подпишет протоколы испытаний. Отчетность, сами понимаете… И потом, у меня есть разговор к князю.

– Мне нечего скрывать от Ивана Андреевича! – с вызовом произнес Трубецкой. – Он не будет лишним, Ваше Высокопревосходительство?

– Вдвоем, значит? – Бенкендорф задумчиво потер подбородок. – Ну что же, тем лучше для дела.

* * *

Забегая вперед, скажем, что подобная традиция заменять поединки опасными соревнованиями быстро прижилась в обществе и особенно в армии. Защитить собственную честь с пользой для Отечества – что может быть лучше для благородного человека?

Время шло, и девятнадцатый век подходил к завершению, когда в одном полку два офицера повздорили из-за прекрасных девичьих глаз. Повздорили и подали рапорта о направлении в летную школу. И они стали первыми, кто сумел совершить перелет через Атлантику и сбросил бомбы на Нью-Йорк[8]. Оба не вернулись с того задания, но память о них жива. Память о людях, погибших так же, как и живших, – с честью. Многие мальчишки потом мечтали походить на капитана Владимира Ульянова и старшего лейтенанта Феликса Дзержинского, и многих та мечта привела в небо. Небо, защищаемое людьми, по праву заявляющими: