Нет, тут наверняка что-то другое, не имеющее касательства к взлому у Розентальши. Возможно, арест вообще ошибка, и Энно Клуге смутно догадывался, что к этому каким-то образом причастна змеюка-помощница.

А теперь вот он попытался смыться и никогда не сумеет убедить легавого, что бежать бросился только из-за нервов, просто потому, что при виде любого мундира начисто теряет голову. Легавый на это не купится. Надо признаться в чем-нибудь правдоподобном, доказуемом, и он тотчас смекает в чем. Такое признание, конечно, ничего хорошего не сулит, но из двух зол оно конечно же наименьшее.

И когда ему предлагают выкладывать, он утирает слезы и, кое-как придав голосу твердость, начинает говорить о своей работе на фабрике, о том, как часто хворал и тем разозлил тамошнее начальство и теперь они хотят закатать его либо в концлагерь, либо в штрафную роту. О своей лени Энно Клуге, разумеется, умалчивает, но полагает, что легавый и так поймет.

И он оказывается прав, легавый прекрасно понимает, что за продувная бестия этот Энно Клуге.

– Да, господин комиссар, я, как увидал вас и мундир господина унтер-офицера, а я аккурат сидел у доктора, рассчитывал получить бюллетень, так сразу и подумал: ну все, сейчас они тебя в концлагерь упекут, вот и побежал…

– Так-так, – говорит ассистент. – Так-так! – Секунду он размышляет, потом говорит: – Только вот сдается мне, сынок, ты сам толком не веришь, что мы тут из-за этого.

– Вообще-то нет, – соглашается Клуге.

– А почему ты не веришь, сынок?

– Потому что вам куда проще было бы арестовать меня на фабрике или на квартире.

– Значит, у тебя и квартира есть, сынок?

– А как же, господин комиссар. Жена моя служит на почте, я по-настоящему женат. Двое сыновей на фронте, один в СС, в Польше. У меня и документы есть, могу все вам доказать, что говорил, насчет квартиры и насчет работы.

И Энно Клуге достает потрепанный, затертый бумажник и начинает искать бумаги.

– Документы можешь пока убрать, сынок, – говорит ассистент. – Мы их попозже рассмотрим…

Он погружается в размышления, все молчат.

А доктор у себя за столом принимается торопливо писать. Может, все-таки подвернется случай сунуть больничный этому мужичонке, которого терзают страхи. Он сказал, желчный пузырь, ну вот. В нынешние времена надо по возможности помогать ближнему!

– Что вы там пишете, доктор? – спрашивает ассистент, неожиданно выйдя из задумчивости.

– Истории болезни, – поясняет врач. – Хочу хоть немного с пользой употребить время, ведь за дверью у меня куча людей.

– Правильно, доктор, – говорит ассистент, вставая. Он принял решение. – В таком случае не смеем вас более задерживать.

Рассказ этого Энно Клуге вполне может быть правдивым, даже с очень большой вероятностью, но ассистент не в силах отделаться от ощущения, что тут кроется что-то еще, что Энно выложил не всю историю.

– Пошли, сынок! Проводишь нас немножко, а? Нет-нет, не до Алекса, только в участок. Хочу еще потолковать с тобой, сынок, ты ведь бойкий парнишка, а дяде доктору мы больше мешать не будем. – Унтер-офицеру он говорит: – Нет, наручников не надо. Он и так тихо-спокойно пойдет с нами, как послушный мальчик. Хайль Гитлер, господин доктор, и большое спасибо!

Они уже у двери, кажется, и впрямь сейчас уйдут. Однако ассистент внезапно вытаскивает из кармана открытку, квангелевскую открытку, сует ее под нос растерявшемуся Энно Клуге и резко приказывает:

– А ну-ка, прочти, сынок! Только быстро, не мямли и не запинайся!

Легавый в своем амплуа.

Но, видя, как Клуге берет открытку, как в его вытаращенных глазах возникает все больше недоумения, как Клуге начинает мямлить: «Немец, не забывай! Все началось с аншлюса Австрии. Затем Судетская область и Чехословакия. Нападение на Польшу, Бельгию, Голландию», – уже тогда ассистент вполне уверен: открытку этот малый никогда в руках не держал, никогда ее не читал и уж тем более не писал – для этого он слишком глуп!

Он раздраженно выхватывает открытку из рук Энно Клуге, коротко бросает «Хайль Гитлер!» и вместе с унтером и задержанным покидает кабинет врача.

Врач медленно рвет приготовленный для Энно Клуге больничный. Случай подсунуть его так и не подвернулся. Жаль! Хотя, пожалуй, ему бы это не помогло, пожалуй, этот человек, которому трудности нынешних времен совершенно не по плечу, уже обречен на гибель. Пожалуй, по-настоящему ему уже не будет толку ни от какой помощи извне, ведь внутри у него нет стержня.

Жаль…

Если ассистент уголовной полиции, несмотря на твердую уверенность, что Клуге никак не может быть ни автором, ни распространителем открыток, если он тем не менее в телефонном докладе комиссару Эшериху намекнул, что эти памфлеты, пожалуй, все-таки распространяет Клуге, то поступил он так оттого, что умный подчиненный должен всегда учитывать мнение начальника. Против Клуге свидетельствовали уверенные показания докторской помощницы, госпожи Кизов, а уж обоснованны они или нет, пусть господин комиссар выясняет сам.

Если обоснованны, то ассистент – дельный сотрудник и благоволение комиссара ему обеспечено. Если же нет, то комиссар умнее ассистента, а такая ситуация для подчиненного зачастую выгоднее всякого усердия.

– Ну? – произнес долговязый серый Эшерих, аистиной походкой входя в участок. – Ну, коллега Шрёдер? Где ваша добыча?

– В дальней камере слева, господин комиссар.

– Домовой признался?

– Кто? Домовой? Ах, ну да, понимаю! Нет, господин комиссар, но после нашего телефонного разговора я, разумеется, сразу забрал его сюда.

– Хорошо! – похвалил Эшерих. – И что ему известно об открытках?

– Я, – осторожно начал ассистент, – дал ему прочитать найденную. То есть ее начало.

– Впечатление?

– Мне бы не хотелось опережать события, господин комиссар, – осторожно проговорил ассистент.

– Не робейте, коллега Шрёдер! Впечатление?

– Лично мне представляется невероятным, чтобы автором открытки был он.

– Почему?

– Он не очень умен. К тому же страшно перепуган.

Комиссар Эшерих удовлетворенно расправил песочные усы.

– Не очень умен… страшно перепуган, – повторил он. – Н-да, мой-то Домовой умен и определенно не перепуган. Отчего же вы полагаете, что взяли кого надо? Расскажите-ка!

Ассистент Шрёдер так и сделал. Прежде всего он настойчиво повторил обвинения докторской помощницы, подчеркнул и попытку к бегству.

– Я не мог поступить иначе, господин комиссар. Согласно последним приказам я должен был его задержать.

– Правильно, коллега Шрёдер. Совершенно правильно. Я бы поступил точно так же.