Дочь уже не смотрела на него. Теперь свет камина подчеркивал стройность ее фигуры. Она практически не изменилась с семнадцати лет, но генерал чувствовал, что теперь их разделяет пропасть. Или всегда разделяла, но в своем самодовольстве он полагал, что знает ее, раз уж она его дочь?

— Карточный долг не вызывает такой яростной ненависти, — он вернулся к теме, которую еще не считал исчерпанной.

— Может, они безумцы? — Кристина пожала плечами. — Кто знает? Действительно, это крайне неприятная история, папа. Должны ли мы ее обсуждать?

Извинение едва не сорвалось с языка, но в последний момент Балантайн передумал.

— Ты находишь, что можешь выкинуть ее из головы? — спросил он. — У меня не получается.

— Вероятно. — Теперь она отлично имитировала ледяное пренебрежение Огасты. — Да, я могу. Я в отличие от тебя не нахожу визиты добропорядочных граждан в трущобные кварталы столь завораживающими. Предпочитаю общество, в котором выросла и воспитана.

— Я думал, ты находишь его скучным. — Он удивился, до чего резким стал его язык. — Ты часто сама говорила об этом.

Она чуть вскинула подбородок и отошла на пару шагов.

— Ты предлагаешь мне заглянуть в Девилз-акр, чтобы поискать там разнообразия, папа? — В голосе зазвенели ледяные нотки. — Не думаю, что кто-нибудь такое одобрит. И мама придет в ужас. — Она подошла к веревке звонка, дернула. — Боюсь, как и большинству других женщин, мне придется мириться со скукой и рутиной повседневной жизни. Но я нахожу твои нравоучения невыносимо помпезными. Ты не имеешь ни малейшего понятия, чем вызваны эти убийства, и я не понимаю, почему тебе хочется продолжать говорить о них. Разве что от этих разговоров у тебя возникает чувство превосходства. У меня больше нет желания мусолить эту тему. Как и говорит мама, это невероятно гадко.

На звонок появился лакей.

— Пожалуйста, попроси подать мою карету, Страйд. Я уезжаю домой.

Балантайн испытывал и облегчение, и чувство потери, когда смотрел ей вслед. Что, мужчины все воспринимают не так, как женщины? Или причина в том, что они принадлежат к разным поколениям? Возникало ощущение, что остается все меньше людей, с которыми он мог говорить, чувствуя, что они обсуждают что-то значимое, а не просто обмениваются фразами, не слушая друг друга и не обращая внимания на собеседника.

Почему ему захотелось поговорить об этих убийствах с Кристиной? Или с кем-то еще? Есть тысяча тем для обсуждения, приятных и интересных… даже удивительных. Почему Девилз-акр?.. Потому что он помнил часть того, о чем говорил Брэндон-младший, — бедность, боль… Генерал мог понять ненависть, побудившую кого-то убить Макса… пусть дикое надругательство над трупом оставалось за пределами его восприятия. Он мог бы и сам убить этого человека, но прострелив ему голову. Однако, возможно, если бы Макс сделал проституткой его жену или дочь, он почувствовал бы желание не просто убить его, но и лишить его мужского достоинства, средства его могущества и символа нанесенного им оскорбления… Тогда восторжествовала бы справедливость.

Балантайн не мог изгнать эти мысли из головы. И ни с кем не мог их обсудить, не вызывая злости или обвинений в самодовольной глупости или пустых нравоучениях. Таким его семья, женщины, которых он любил, видели его? Бесчувственным и помпезным, одержимый мерзкими убийствами в районе, о котором он ничего не знал?

Конечно же, Шарлотта его таким не воспринимала. Она с таким интересом слушала его… Или только из доброты душевной? Генерал вспомнил письма солдата из армии Веллингтона, которые так тронули ее. Как светилось ее лицо! Неужели только из вежливости? Какая ужасная, ужасная мысль…

Балантайн поднялся и решительным шагом вышел из гостиной, направляясь в библиотеку. Взял лист бумаги и написал тактичное письмо Эмили Эшворд с просьбой сообщить сестре, что та может забрать солдатские письма и ознакомиться с ними в любое удобное ей время. Отослал письмо с лакеем, прежде чем успел решить для себя, что поступает глупо.

На следующий день, едва наступило время визитов, горничная сообщила генералу, что мисс Эллисон ждет в утренней комнате и спрашивает, сможет ли генерал ее принять.

Волнение охватило Брэндона; он почувствовал, как кровь прилила к лицу. Нелепо: она пришла за письмами. Ничего личного. И уйдет, как только получит их.

— Да. — Он сглотнул и попытался встретиться взглядом с горничной, чтобы показать, что ничего особенного не происходит. — Конечно. Она пришла, чтобы взглянуть на некоторые исторические документы, поэтому проводите ее в библиотеку, а потом принесите чай.

— Хорошо, сэр. — Горничная нашла все это странным, но на ее лице ничего не отразилось.

Генерал поднялся, одернул пиджак. Руки сами собой поднялись к галстуку. Узел на месте, крепко затянут. Он чуть распустил его и подошел к зеркалу, чтобы убедиться, что завязан галстук должным образом.

Шарлотта ждала его в библиотеке. Повернулась, и ее губы разошлись в улыбке, едва генерал переступил порог. Он не заметил теплого красного цвета ее уличного платья или промокших ботов. Видел только ее сияющее лицо.

— Добрый день, генерал, — быстро поздоровалась она. — Я очень вам признательна за разрешение почитать письма. Надеюсь, мой приход не помешал вам?

— Нет… отнюдь. — Ему бы хотелось, чтобы Шарлотта обращалась к нему по имени, но такую просьбу она могла счесть за фамильярность. Чтобы не смущать ее, не оставалось ничего другого как держаться с достоинством. Так что лицо его осталось бесстрастным. — На ближайшее время никаких встреч у меня нет. — Он собирался выпить чая с Робертом Карлтоном, но это не имело значения. Они старые друзья, так что такую договоренность он мог и нарушить.

— Как это великодушно с вашей стороны. — Шарлотта продолжала улыбаться.

— Пожалуйста, присядьте, — предложил Балантайн, указав на большое кресло у камина. — Я попросил служанку принести чай. Надеюсь, вы согласитесь выпить чашечку?

— Да, конечно, благодарю вас. — Она села и положила ноги на решетку. Только тут генерал заметил, что боты у нее совсем промокли и довольно потрепанные. Отвернулся, потом направился к книжному шкафу и достал письма.

Полчаса они изучали их вместе. Служанка принесла чай, Шарлотта наполнила чашки, а потом они вернулись в совершенно чужой им мир Испании начала века. Солдат писал с такой честностью, что они понимали его мысли, ощущали эмоции, чувствовали близость других людей и битвы, выдерживали с ним бесконечные марши по сожженным солнцем холмам, голод, долгие часы ожидания, за которыми следовал внезапный страх…

Наконец Шарлотта откинулась на спинку кресла, с широко раскрытыми глазами, все еще полными видений далекого мира.

— Знаете, этими письмами солдат подарил мне часть своей жизни. Я чувствую себя такой богатой! Большинство людей втиснуты в рамки одного места и времени, а я удостоилась чести увидеть другое, да так ярко, словно побывала там и вернулась, не получив ран и не понеся никаких расходов.