«Ну-ка, братец. — С неуловимой быстротой он сунул в харю непрошеному гостю по столу вилку для рыбы. — Что, не нравится?» Оставив ее торчать в щеке — пускай жути нагоняет! — Семен Ильич оскалился и тут же приласкал соседа винной бутылкой: «Отдыхай!» Раздался звук битого стекла, «розочка» получилась что надо, с длинными зазубренными остриями, а к Хованскому с яростным рычанием уже приближались двое негодяев. В руке у одного сверкал длинный, чуть изогнутый клинок — джага, другой сжимал что-то похожее на кистень-гасило. Кинув стремительный взгляд назад, штабс-капитан заметил еще одного, уже четвертого, невысокого жилистого грека, — судя по тому, как он держал в пальцах опасную бритву, это был самый гнедой.

Ф-р-р-р-р. Стальная сфера стремительно рассекла воздух, и, уклоняясь от нее, Хованский опрокинулся назад — не страшно, спинка стула убережет, — потянув при этом скатерть на себя. Он немного ошибся, это оказался не благородный разбойничий кистень, а попрыгунчик — железный шар на резиновой ленте, с его хозяином ухо надо держать востро. Стремительно откатившись в сторону и не давая времени для следующего броска, штабс-капитан воткнул метателю между ног вилочку для лимона, услышав визгливый вопль, понял, что попал куда следует, и разгибом корпуса вышел в стойку. Тут же его попытались достать джагой в лицо, но, поймав острие ножа в отверстие «розочки», Хованский с силой крутанул ее, перерезав нападавшему сухожилия на руке, и как мог ударил каблуком в колено, сломав сустав против естественного сгиба.

Пора было уносить ноги. Семен Ильич не мешкая кинулся к выходу, но в дверях появилось вражеское подкрепление — усатое, с перекошенной от злобы мордой и чем-то блестящим в руках. Хованский стремительно развернулся и оказался лицом к лицу с греком, сжимавшим опасную бритву. Страшная это штука, очень опасная. В умелых руках легко отрезает носы и уши, вспарывает животы, кастрирует в два счета. Увидев, как ловко грек прочертил бритвой сверкающую дугу в воздухе, штабс-капитан стремительно ушел вниз и трофейной джагой рассек ему обе голени, — вот так-то, теперь, милый, не попрыгаешь. Между тем за спиной уже вовсю раздавались яростные крики, послышался топот бегущих ног, и дальнейшее промедление, как говорится, было смерти подобно. Кувыркнувшись вперед, Семен Ильич схватил застеленный белой скатерочкой столик, с силой швырнул в окно и, вышибив витрину, что было сил бросился бежать. Догонят — точно замочат.

«Вот так пообедал!» Сломя голову несся штабс-капитан по чужому, незнакомому городу, сбивая с ног зазевавшихся прохожих, пока не очутился наконец черт знает где — в какой-то узкой щели между высоких стен. Звуки погони стремительно приближались. Вытащив из кармана шпалер, Хованский приготовился уже подороже продать свою жизнь, как неожиданно заметил небольшой проход в каменной ограде и толкнул створку деревянных ворот.

Вначале ему показалось, что он попал на обветшавший погост, с величественными платанами, древними гробницами и большой часовней. Однако из «часовни» доносилась странная, ни на что не похожая музыка, и штабс-капитан понял, что это не кладбище.

За воротами тем временем послышались яростные крики преследователей, и Семен Ильич не раздумывая бросился к дверям, из-за которых раздавались удивительные звуки — флейты в сопровождении барабанов. Он очутился в круглой, устланной коврами зале, где собралось десятка два мужчин, одетых в черные халаты с широкими рукавами и высокие, чуть суживающиеся кверху желтые шапки из верблюжьей шерсти.

Он, конечно, не знал, что попал в тэккэ — место проведения ритуальных церемоний таинственного ордена дервишей-мевлеви, и во все глаза уставился на развернувшееся представление.

Тем временем некоторые из мужчин сбросили свое одеяние, оказавшись в коротких куртках поверх длинных белых рубах, другие же остались в черных халатах, и все вместе начали двигаться по кругу, одновременно поворачиваясь вокруг своей оси. Старики делали это медленно, молодые кружились с бешеной скоростью, словно волчки, однако штабс-капитан с изумлением заметил, что ни разу никто никого не задел, хотя у одних глаза были устремлены вниз, а у других и вовсе закрыты.

В самом центре круга, не вертясь, как остальные, медленно вышагивал седобородый дервиш в черном одеянии и зеленом тюрбане, повязанном поверх шапки из верблюжьей шерсти. Он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными книзу и тоже ни разу не задел никого из круга, как и его никто случайно не коснулся.

Дервиши, двигаясь по кругу, продолжали вертеться. Внезапно некоторые из них останавливались и медленно, с просветленным лицом, усаживались у стены, тогда другие поднимались и занимали их места в круге. Как зачарованный, не в силах сдвинуться с места, наблюдал штабс-капитан за древней церемонией, не подозревая даже, что погоня отстала и преследователи, опасаясь заходить во двор тэккэ, шумной толпой поджидают его у ворот.

Наконец музыка смолкла, странная пляска завершилась, и, только теперь обратив на штабс-капитана внимание, седобородый дервиш в зеленом тюрбане медленно приблизился к нему. На мгновение он пристально вгляделся Хованскому в глаза, затем чуть заметно качнул головой и, поманив за собой, не спеша двинулся к дверям тэккэ. Словно на поводке, штабс-капитан безропотно последовал за ним. Дервиш провел его через двор и отворил потайную калитку с противоположной стороны, а в это время в голове явственно раздалось на чистейшем русском языке: «Мертвые не умирают!»

* * *

За окнами наконец опустился темный осенний вечер, и Башуров, без устали меривший шагами гостиничную клетушку, решил, что тянуть дольше не имеет смысла. Переставив лампу с тумбочки на стол, он выложил на чистую салфетку приготовленную еще вчера иглу с кунжутной нитью, остро наточенную опасную бритву, пузырек йода и, чтобы случайно не испачкать одежду, разделся до пояса.

Всю свою жизнь он старался действовать согласно здравому смыслу, и сейчас этот самый здравый смысл настойчиво твердил ему, что от материнского наследия необходимо избавиться любой ценой.

Все беды последних дней несомненно проистекают от проклятого перстня, и, хотя никакими усилиями его не снять: ни с мылом, ни с маслом, ни как-нибудь иначе — надфиль скользит по поверхности, даже не оставляя царапин, — у настоящего воина всегда есть выход.

Еще будучи курсантом в школе ГРУ, он овладел специальной психотехникой, позволяющей достигать боевого транса, при котором сознание переходит в измененное состояние. Древние называли это «безумием воина» или «яростью берсерка». По-научному это именуется эмпатией, или методом ролевого поведения, и заключается в отождествлении себя с выбранным объектом. Это может быть как реальное лицо — знаменитый воин, известный мастер боевых искусств, так и вымышленное — мифический герой, персонаж мультфильма или — хищное животное. Берсерки, к примеру, отождествляли себя с волками. Примерно так же действовали и адепты звериных стилей, и, конечно, легендарные представители синоби-дзюцу — воины кланов ниндзя. На какое-то время они могли приобретать сверхвозможности путем произнесения магических заклинаний (дзюмон), сплетения пальцев в определенные комбинации (кудзи-ин) и мысленного отождествления себя с одним из девяти мифических существ: вороном-оборотнем Тэнгу, небесным воином Мариси-тэн, повелителем ночи Гарудой и другими. То есть, с позиций современной науки, ниндзя использовали самогипноз на основе «якорной» техники, причем задействовали сразу три якоря: кинестетический (сплетение пальцев), аудиальный (звукорезонансная формула) и визуальный (зрительный образ). В результате они обретали качества, необходимые в данный момент: силу, ловкость, нечувствительность к боли.