— Время, господа. — Мишель Богарэ быстро потащил своих клиентов в кусты, Хованский с Хорьком последовали его примеру, и скоро, двигаясь вальяжным шагом прожигателей жизни, бандиты направились к опушке, где во влажной темноте под раскидистыми кронами так хорошо заметаются следы.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Говорят, мусульмане расслабляются в пятницу, евреи — в субботу, люд православный — в воскресенье, а Виктор Павлович Башуров с некоторых пор приноровился развлекаться каждый божий день. Вот и ныне, едва за окнами опустилась темнота осеннего вечера, он не спеша оделся, чмокнул повстречавшуюся в дверях Катю:

— Я ненадолго, солнце мое, прогуляюсь, — и не дожидаясь лифта, энергично двинулся вниз по лестнице.

На улице было безветренно, под толстыми подошвами ботинок «коммандо» раскисал мокрый снег. Погуляв с полчаса, Башуров нырнул в метро, усевшись в полупустом вагоне, глянул по сторонам, вздохнул тяжело: а вдруг сегодня будет как вчера, по нулям? Пока он переживал, поезд остановился, и расталкивая выходивших пассажиров плечищами, в двери ввалились трое молодых людей, крепких, наглых и отвязанных. Они бесцеремонно развалились на сиденьях почти напротив ликвидатора, важно закурив, синхронно выпустили дым в его сторону, и тот страшно обрадовался: вот оно, начинается!

Без лишних разговоров Виктор Павлович поднялся и метлообразным движением ноги резко размазал заморский табачок по дебильным российским рожам, а чтобы молодых людей разобрало по-настоящему, выдернул одного из них за ухо на середину вагона:

— А. что, козлы рогатые, курить научились?

— Мужик, ты это чего, мужик, отпусти. — Молодцы сразу как-то скисли, стремительно сорвались к дверям и на ближайшей остановке из вагона испарились, а ликвидатор вернулся на свое место, от злости осунувшись даже, — крепкого разговора по душам наладить не удалось.

Вот уже с неделю что-то толкало его на всякие подвиги, и печально, но факт: при успешном их воплощении в жизнь настроение у Виктора Павловича поправлялось совершенно, а на сердце становилось легко и покойно.

Особенно удачным оказался день позавчерашний, когда в общественном бесплатном — просто чудо какое-то! — туалете, что со времен застоя исправно функционировал недалеко от Гавани, справлявшего нужду Башурова спросили: «Деньжат не отмусолишь, корешок?» Интерес проявила группа товарищей, причем у одного из них глаза были остекленевшие, как это часто случается с людьми, пережившими травму носа, в ощеренной пасти другого тускло блестели фиксы, а третий небрежно играл здоровенным ножом-свиноколом, и Виктор Павлович от радости широко заулыбался:

— Мать честная, Кардан! — Энергично застегнув штаны, он придвинулся к обладателю тесака и от удовольствия громко заржал. — А помнишь, кент, как мы в кошаре тем козлам рога обломали?

— Каким козлам? — Небритое чело оруженосца отразило напряженную работу мысли, и, чтобы ему помочь, ликвидатор подшагнул еще ближе:

— Ну, чичка у меня была еще вот здесь, — и показал пальцем себе на переносицу.

В следующее мгновение он уже воткнул его хозяину свинокола в глаз, ощутив теплоту студенистого месива, развернул в ране и с длинным яростным криком приласкал фиксатого россиянина каменно-твердым носком башмака под колено. Тот крякнул и, схватившись за больное место, от сильного апперкота под челюсть тут же отъехал в нокаут, а ликвидатор без промедления занялся его еще не добитым коллегой. После «крапивы» — резкого хлеста кончиками пальцев по глазам — тот сразу же интерес к происходящему утратил, и, с силой бортанув его рожей о писсуар, Башуров заметил с глубоким удовлетворением, что туалетный агрегат мгновенно окрасился в радикально красный цвет.

И долго Виктор Павлович пинал тогда уже неподвижные раскоряченные тела, стараясь либо печень порвать, либо почки основательно опустить, и чувствовал, как с каждым ударом на душе становилось все радостней.

Между тем стараниями родной подземки Башуров очутился на Петроградской стороне и, прогулявшись мимо строгой зоны для братьев наших меньших, зовущейся гордо зоопарком, двинулся в направлении бывшего лобного места. Рубили исправно здесь когда-то головушки людям лихим и разбойным, но, видимо, палачи царские старались зря. С той самой поры столько развелось на Руси-матушке всякой сволочи с обычаем воровским да тяжелым — плюнуть некуда, а на лобном месте нынче торгуют паленой водкой и иным каким непотребством бесовским.

Наконец не ведающие усталости ноги занесли Башурова в уютный тупичок, где над входом в полуподвал заманчиво высветилась неоном вывеска «Молодежное кафе «РАПСОДИЯ»», а из-за железных дверей доносились негромкая музыка и заливистый женский смех. На закрашенной до половины витрине было начертано откровение: «Петрова дает в жопу за чирик», и, рванув тяжелую дверь на себя, Виктор Павлович пожаловал в заведение. Гардероба, как, впрочем, и сортира, молодежному кафе не полагалось, и, пробравшись в полутьме небольшого, скупо освещенного помещения к стойке, ликвидатор, взгромоздившись на табурет, спросил буржуазного пива с чипсами.

Плотный лысоватый бармен с «беломориной» в зубах и глубоким пониманием российской жизни в прищуренных бегающих глазках живо выставил мокрую жестянку с «Хольстеном», шмякнул рядом пакет с зажаренными в масле клубнеплодами и, глянув соболезнующе на засветившего пачку стотысячных ликвидатора, отвернулся, — чего с идиотами общаться.

Виктор Павлович рассчитал все верно: он даже не успел приложиться к пиву, как на табуретку рядом взобралась рыжая, безвкусно наштукатуренная лялька и начала переживать, как это, наверное, тяжко — пить в одиночестве.

Что за дела? Немедленно свою новую знакомую Башуров угостил джин-тоником, через пару минут пересел за столик к ее одноклассникам, которые вчетвером отдыхали почему-то в обществе единственной дамы, и, потчуя своих новых друзей водочкой, снова засветил свою солидную наличность. Ситуацию он уже прокачал: в этой маленькой уютной кафешке зависала бригада, помимо всего прочего выставлявшая из денег всяческих залетных лохов, и Виктор Павлович улыбнулся, потому как дело обещало быть веселым.

— Нет, пацаны, я пивка. — Опасаясь клофелина, он слюнявил уже вторую банку «Хольстена», терпеливо слушал тупые байки сотрапезников и наконец катанул пробный шар: — Ну, ребятки, мерси за компанию, мне пора.

Моментально, словно по команде, школьные дружки рыжей подружки разделились: двое начали уламывать гостя остаться, а парочка крепких молодцов быстро зашла ему в тыл, напрочь отрезав дорогу к дверям, и Башуров врубился, что промедление смерти подобно. Все вокруг были из одной стаи, только прозвучит призывный клич: «Наших бьют!» — как накинутся всем скопом, зубами будут рвать чужака, и покидать заведение придется единственным способом — на машине «скорой помощи», хорошо если не ногами вперед.

Чпок — тарелка из-под бутербродов с колбаской «Таллинской» обернулась в башуровских руках двумя опасными бритвами, в мгновение ока расписавшими физиономии его сотрапезников, и вначале никто ничего не понял, только завизжала пронзительно потерявшая всю свою красоту рыжая прелестница. Затем, заливая глаза, хлынула из распоротых лбов кровища, а Виктор Павлович уже выдернул из-под себя стул и, элегантно держа его за спинку, принялся напористо пробиваться к выходу. Один из молодцов, что стояли за его спиной, сразу же лишился зрения, другой — надолго способности к размножению, но тут натурально раздался клич: «Наших бьют!» — и около дверей образовалась застава из крепких полупьяных аборигенов, вооруженных кто чем — от печально известных «розочек» до газовых стволов, заряженных дробью.