После розыгрыша с буфетчицей, видя, как безоговорочно верит ему этот долговязый нескладный парень, как подражает ему на каждом шагу, Сулай потеплел к стажеру, но…

В столовой, однако, пришлось сесть вместе: свободное место оказалось лишь рядом с Еремеевым. Лейтенант приканчивал картофельные котлеты.

– Ну, как бумажки? – спросил Сулай, чтобы разбить ледяное молчание за столом. – Что-нибудь интересненькое нашел?

– Нашел…

И тут Орест, сам того не ожидая, рассказал про отчет Ульриха фон Цаффа, про отца, про дот под Гершонами… Он рассказывал подробно, так как видел на хмуром лице Сулая непритворный интерес.

К концу рабочего дня капитан постучал в железную дверь и попросил прочитать ему те места, где речь шла о взломе перископных шахт…

* * *

…Да-да, все было именно так. Сначала на крыше дота раздался слабый, чуть слышный полуоглохшим людям взрыв. Потом пустая труба – перископ в нее еще не успели вставить – донесла в капонир удары железа по железу. Это сбивали, должно быть, не отлетевшую до конца броневую защелку.

Все, кто остался в живых, в том числе и политрук Козлов, с которым Сулай приполз из развалин заставы к ближайшему доту, собрались в правом капонире: левый был пробит бетонобойным снарядом. Сверху послышалось резкое шипение. Потянуло лекарственным запахом… Газы! Все, у кого были маски, тут же их натянули.

Козлов стрелял из спаренного с орудием пулемета. Снаряды кончились, шарнир заклинило, и политрук палил наобум, чтобы только показать – гарнизон еще жив и сдаваться не собирается. Кончалась лента. Зловещее шипение наверху усилилось…

Они спускались в подземный этаж, задраивая за собой все люки. Но газ проходил вниз по переговорным трубам, в которые не успели вставить газонепроницаемые мембраны.

Затем сверху хлынула вода. Дот затапливали.

Их оставалось шестеро, и все шестеро, поблескивая в тусклом свете аккумуляторного фонаря очками масок, принялись забивать переговорные и вентиляционные трубы кусками одеял и шинелей. Но вода прибывала. Они укрылись в энергоотсеке, забравшись на генераторы и агрегаты. Вода подступила по грудь и остановилась. Подниматься выше ей мешала воздушная подушка высотой в метр. Они держали над головами фильтрационные коробки своих противогазов. Младший лейтенант, оказавшийся на одной с Сулаем динамо-машине, пробубнил сквозь резину маски, что сидеть здесь бессмысленно и надо проныривать в главный тамбур, там посмотреть, нельзя ли выбраться из дота через запасной выход, взорванный штурмовой командой. Эту мысль Сулай постарался довести и до остальных. Первым нырнул младший лейтенант. «Младшина» хорошо знал расположение внутренних ходов, и потому Сулай не мешкая последовал за ним. В кромешной подводной тьме он ориентировался только по струям, взвихренным работающими ногами лейтенанта. Сулай наощупь миновал лаз, отдраенный «младшиной», и вплыл в тесный коридорчик. Сколько еще плыть, Павел не знал, но чувствовал, что и назад пути нет – не хватит воздуха.

Его вытащил младший лейтенант и, сорвав маску, дал глотнуть свежего воздуха из какой-то отдушины. По всей вероятности, внутренние сквозняки верхнего этажа вытянули газ довольно быстро.

Они подождали остальных, но никто больше не вынырнул…

Здесь, в Альтхафене, разглядывая такие мирные, такие уютные, затейливо нарядные домики, он никак мог поверить, что из-под этих крыш с петушками на башенках вышли в мир те самые саперы-подрывники, которые вливали в амбразуры горящий бензин, терпеливо дожидаясь, когда выпущенный ими из баллонов газ разъест легкие русских артиллеристов, а вода, направленная в подземные казематы, зальет рты раненых…

После войны капитан Сулай хотел проситься из армейской контрразведки снова в погранвойска. Мечталось о заставе где-нибудь на юге, и обязательно с конями. Но, узнав о том, что в городском подземелье Альтхафена обосновались диверсанты, с границей Сулай решил повременить…

* * *

Запах касторового масла Еремеев уловил еще на площадке. Фрау Нойфель, как всегда, готовила на ужин крахмальные оладьи.

– Герр лёйтнант! – позвал Еремеева женский голос по-немецки. – Ваш кофе готов.

Растерев лицо одеколоном, натянув и расправив под ремнем гимнастерку, Еремеев вышел на кухню, где квартирная хозяйка пожилая фрау Нойфель приготовила скромный завтрак.

– Когда-то в этой чашке был настоящий кофе! – грустно улыбнулась она. – Теперь мы завариваем эрзац-кофе – молотую черемуху. Так что не взыщите!

– Кстати, очень даже приятный вкус.

– Вы шутите, господин лейтенант…

– Вы вчера постелили мне какое-то необыкновенное белье.

– О да! – расцвела хозяйка. – Это настоящее фламандское полотно!

– Наверное, это ваше фамильное постельное белье?

– Нет, нет…

– Там такие красивые вышивные метки – «U» и «Z». Это чьи-то инициалы?

– Понятия не имею. Я купила его на шварцмаркте – возле кладбища.

– Я бы хотел подарить своей маме пару таких же наволочек и простыней. Как мне найти этого торговца?

– Не знаю, как вам помочь… Это была женщина моих лет… Поищите ее возле цветочного киоска, где продают венки.

– Спасибо. Пожалуй, я так и сделаю.

На шварцмаркт удалось выбраться на другой день после обеда. Тон торговле здесь задавали альтхафенские старухи. Они откупались от призраков голода и нищеты вещами, нажитыми праведно и неправедно. Они откупались от них всем тем, что долгие годы украшало их гостиные и спальни, кабинеты и кухни. У Еремеева разбегались глаза от всей этой выставки никогда не виданных им полотеров и картофелечисток, механических яйцерезок и электрических кофеварок. Были тут и «зингеры» всех моделей – ручные, ножные, электроприводные, сверкали спицами и никелированными рулями «лендроверы» и «Торпедо», наперебой голосили патефоны – польские, французские, немецкие, – демонстрируя мощность своих мембран. Продавались детские игрушки – заводные слоны и Санта-Клаусы, шагающие куклы в крахмальных чепцах и пластмассовые автоматы «шмайссер». Старик в зеленых очках и суконном кепи показывал остроту складной бритвы «золинген» тем, что сбривал посуху волосы с рук всех желающих испытать на себе превосходное качество лезвия.

У цветочного киоска, как Орест и ожидал, никаких старух с постельным бельем не оказалось. Это было бы слишком большой удачей, чтобы на нее рассчитывать всерьез. Зато там же, у каменного магазинчика с готическим верхом, Еремеев купил прекрасный костюм – серый, в крупную клетку. Орест торговался по-немецки, и пожилая немка в трауре сразу сбила цену.

– Это костюм моего покойного сына, – печально сообщила она. – Мой мальчик погиб в Арденнах. Он никогда не воевал с русскими. Вы можете носить его спокойно. Он надел его только один раз – на выпускной вечер…

Поодаль толпился народ. Пробившись сквозь любопытных, лейтенант увидел бронзовые фигурки каких-то восточных божков, собак, быков, несколько затейливых подсвечников и пару узкогорлых вазочек с гравированными узорами. Подождав, когда плотный дядя в розовых подтяжках поверх водолазного свитера переправит к себе в вещмешок обе вазочки, Еремеев, не торгуясь, купил мельхиорового сеттера и индийского божка, танцующего на подставке, увитой бронзовыми лотосами. Посреди самого крупного лотоса он увидел рельефную букву «U» – ту самую, какая уже намозолила ему глаза на клавиатуре машинки и которая была выколота на предплечье «вервольфа».