– У тебя заячья губа, Вальтер, но львиное сердце! – похвалил его водитель полуглиссера.

– Увы, Ульрих… Врачи говорят, что у меня «бычье сердце». Слишком много пил пива… Кажется, нам пора убираться отсюда.

Они спустились по трапу на покачивающийся у стенки торпедный катер. Взревели моторы, и тот, кого назвали Ульрихом, снял фуражку, прощаясь с городом, едва видным сквозь весенний туман.

Развернувшись в ковше, катер выпустил торпеды по плавкрану и доку. Два мощных взрыва всколыхнули стоячую воду. Плавкран рухнул сразу, как подкошенный, а док долго кренился, пока со стапель-палубы не соскользнула в воду обезображенная подводная лодка. Все люки на ней были открыты, и субмарина погрузилась довольно быстро, задрав обрезанный нос. Погрузилась навсегда…

«Краббе» с расстрелянным шкипером прибило к брандвахте, над которой все еще полоскался флаг «U», воспрещая вход в доковый ковш.

Утром в Альтхафен вступили советские войска…

Только когда мотоцикл въехал в массивные ворота комендатуры, лейтенант Еремеев перевел дух и размазал по лбу скопившийся в бровях пот.

Жарко!

Да что жарко!.. Тут кого угодно бы холодный пот прошиб. Шутка ли, конвоировать «вервольфа» по незнакомому городу?! Этих субчиков, судя по тому, что Еремеев о них слышал, надо перевозить в бронированных автомобилях. Но у смершевского автофургона полетела коробка передач, и за добычей капитана Сулая прислали этот дохлый колясочный мотогроб.

Капитан Сулай первым из смершевцев взял в Альтхафене живого «вервольфа»; неделю выслеживал его в портовых водостоках. И уж, конечно же, майор Алешин, прекрасно понимавший, кого добыл Сулай, мог бы расстараться если не насчет «виллиса», то уж хотя бы насчет бортовой полуторки.

Таинственный «вервольф» – белобрысый малый лет тридцати в серой докерской спецовке и коротких немецких сапогах – выглядел весьма прозаично. Тем не менее Сулай затянул на поясе пленника крепкий флотский линь, а свободный конец намертво привязал к скобе коляски. Руки оставил свободными, чтобы не привлекать внимания прохожих. «Вервольф» покорно позволил проделать все это и даже предупредительно поднял руки, чтобы Сулаю удобнее было обвязывать поясницу. Капитану эта предупредительность не понравилась, уловил он в ней что-то насмешливое, обидное для себя и потому узел на скобе затянул потуже.

– Смотри, – предупредил Сулай Еремеева, – головой за него отвечаешь! Первая пташка! С ее голоса и остальных выловим.

Сержант Лозоходов долго бил по стартеру, пока трофейный «цундап» не взревел. Еремеев прыгнул на заднее седло и видавший виды мотоцикл вырулил из парка на улицу. Орест с любопытством поглядывал на стриженый затылок «вервольфа». Он впервые видел так близко живого диверсанта. Поглядывал на опасного пассажира и Лозоходов:

– А чего это их «вервольфами» зовут?

– «Вервольф» по-немецки – оборотень.

– О, у нас в деревне тоже один жил. Так он в кабана по ночам превращался. Оборотень! – покрутил головой Лозоходов. – Вот какого лешего они воюют, – вопрошал он лейтенанта, – когда война уж год как закончилась?

– Для кого закончилась, а для нас, похоже, только начинается, – отвечал из-за его спины, обтянутой линялой гимнастеркой, Еремеев.

Комендатура находилась в центре города между кирхой и ратушей. Посреди двора, у широкого колодца, переделанного из пристенного фонтанного бассейна, плескался голый по пояс помощник коменданта капитан Горновой. На фигурной закраине колодца стояло ведро. Горновой ладонями черпал из него воду и блаженно поплескивал себе на распаренную спину.

– Привет, Еремееич! Иди, освежись! – капитан дурашливо плеснул пригорошню на раскаленный мотоцикл. Капли попали и на лицо пленному. Тот жадно слизнул их с верхней губы и впервые за всю дорогу обратился к конвоирам:

– Герр лёйтнант, гибен зи мир дринкен![3] Пить.

Лейтенант Еремеев молча распустил узел за запасным колесом, и «вервольф», обвязанный веревкой, словно монах-францисканец, побрел к колодцу, примыкавшему к стене кирхи.

– Василий Петрович, дайте ему воды! – крикнул Еремеев, оправляя помявшийся китель.

Горновой уступил ведро и потянулся за гимнастеркой, сложенной на краю колодца. Едва он натянул ее на голову, как «вервольф» отшвырнул ведро и, выставив руки вперед, нырнул в колодец. Еремеев застыл, Горновой, так и не продев вторую руку в рукав гимнастерки, ошеломленно вглядывался в колодезный зев.

Первым опомнился сержант Лозоходов:

– Утоп, гадюка! – метнулся он к колодцу. – Чтоб живым, значит, не даться! Во гад! Во псих!

– Багор! – осенило лейтенанта. – Багор тащи! Багром достанем.

Через минуту Еремеев уже шарил длинным шестом в темной воде. Ржавый крюк скреб по бетонным стенкам, но в дно не утыкался.

– Ничего, – утешал Лозоходов Еремеева, – всплывет в одночасье. У нас в деревне утопленники завсегда всплывали…

«А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела», – напевал он себе под нос, вглядываясь в темень колодца.

На Еремееве лица не было. Страшно было подумать, что скажет ему Сулай при первой же встрече. Если бы капитан достал пистолет и пристрелил Еремеева без лишних слов, он бы принял это как самый простой и справедливый исход. Но ведь Сулай, которого лейтенант-стажер в душе боготворил, убьет его одним лишь словом, как это умеет делать только он:

– Эх, ты… Пиа-нист!..

Зря Еремеев проговорился, что в детстве ходил в музыкальную школу, играл на фортепиано. По понятиям этого бывалого и насмешливого человека, Еремеев был «маменьким сынком». Тем не менее он взялся сделать из него настоящего «волкодава». Еще вчера Сулай тренировал Еремеева на укрепление памяти…

Капитан сдернул полотенце с разложенных на столе предметов: компас, карандаш, пуговица, чернильница, яблоко, коробка папирос, курвиметр, карта из колоды туз пик, луковица и прочая дребедень.

– Время пошло! – объявил он лейтенанту Еремееву. – Запоминай!

Еремеев впился в разложенные предметы.

– Стоп! – скомандовал Сулай и накрыл вещи полотенцем. – Называй, что запомнил.

Лейтенант Еремеев зажмурил глаза и стал старательно припоминать вещи:

– Компас, курвиметр, карандаш…

Капитан Сулай загибал пальцы.

– Все? – спросил он.

– Кажется, все…

– Кажется! – передразнил его наставник. – А где пуговица?! А луковица? Пять предметов забыл. Такой молодой, а памяти никакой… А туда же – в контрразведку метит…

– Давайте еще раз! – взвился Еремеев. – Я сосредоточусь! Честное слово! Все запомню…