Он, выходя из кухни, поднял руку и тут же уронил ее.

В гостиной Ред в одиночестве смотрел вечерние новости.

– Где Стем? – поинтересовался Денни.

– Наверху с детьми. По-моему, они что-то разбили.

Денни вышел в коридор и поднялся по лестнице. В детской наперебой галдели мальчики. Извиваясь, они ползали по своей «гоночной трассе», а Стем сидел на нижней койке и рассматривал ящик комода, разломанный надвое.

– Что это тут у нас? – спросил Денни.

– Да вот ребята перепутали комод с горой.

– Это был Эверест, – объяснил Пити.

– Ясно, – сказал Денни.

– Можешь передать клей, вон там, на комоде? – попросил Стем.

– Ты и правда собираешься это склеить?

Стем ответил скептическим взглядом.

Денни передал ему бутылочку столярного клея, затем прислонился к дверному косяку и скрестил руки на груди.

– Стало быть, уезжаешь?

– Ага, – отозвался Стем.

Он нанес клей на боковину ящика.

– Я так понимаю, ты уже все решил.

Стем поднял голову и гневно посмотрел на Денни:

– Только не вздумай говорить мне, что я ему что-то должен.

– А?

Мальчики насторожились, но вскоре снова заползали по полу.

– Я свой долг выполнил, – сказал Стем. – Оставайся ты, если, по-твоему, кто-то должен.

– Разве я это говорил? Зачем кому-то оставаться? Папа переезжает.

– Ты прекрасно знаешь: он просто надеется, что мы его остановим.

– Ничего такого я не знаю, – возразил Денни. – Что с тобой вообще в последнее время?

Ведешь себя как болван. И не ври, что это из-за мамы.

– Твоей мамы, – подчеркнул Стем, поставив бутылочку с клеем на пол. – Не моей.

– Хорошо, хорошо, как скажешь.

– Моей матерью, к твоему сведению, была Би Джей Отри.

Денни лишь обронил:

– А.

Мальчики играли, ничего не замечая и громя все на своем пути.

– А Эбби знала, – продолжал Стем, – и молчала, мне не говорила. И даже папе ничего не сказала.

– Я все равно не понимаю, чего ты ходишь с козьей мордой.

– Я хожу, как ты выражаешься, «с козьей мордой», потому что… – Стем осекся: – Ты тоже знал!

– Хм.

– Ты ни капельки не удивился. Мне следовало догадаться! Ты же вечно всюду совал свой нос. Конечно! Ты давным-давно знаешь!

Денни пожал плечами:

– Мне безразлично, кто твоя мать.

– Обещай одно, – сказал Стем, – обещай, что не скажешь остальным.

– Зачем мне им говорить?

– Если скажешь, я тебя убью.

– Ой как страшно, – отозвался Денни.

Мальчики почуяли неладное. Они перестали играть и, открыв рот, воззрились на Стема. Томми позвал:

– Пап.

– Идите вниз, – велел Стем. – Все трое.

– Но, папа…

– Сию минуту!

Они встали и направились к двери, по дороге оглядываясь на отца, Сэмми – с пластмассовым тягачом в руках. Когда он проходил мимо Денни, тот ему подмигнул.

– Клянись! – приказал Стем.

– Хороню! Хорошо! – Денни всплеснул руками. – Слушай, Стем, ты в курсе, что клей быстро сохнет? Делай уже что-нибудь с этим ящиком.

– Клянись своей жизнью, что никогда не расскажешь ни единой живой душе.

– Клянусь своей жизнью, что никогда не расскажу ни единой живой душе, – серьезно повторил Денни. – Но я все-таки не понимаю, какая тебе разница?

– Есть разница, понял? Я не обязан тебе объяснять, – ответил Стем. – Я где-то читал, что даже только что родившиеся младенцы узнают голоса своих матерей, представляешь? Они слышат их, еще когда сидят в животе. И с момента рождения голоса матерей нравятся им больше любых других. И тогда я подумал: «Надо же, интересно, а чей голос мне нравился в младенчестве?» Ты пойми, до чего грустно: я всю жизнь мечтал услышать один-единственный голос, но не слышал его, не считая, конечно, совсем коротенького отрезка времени, и вот пожалуйста: оказывается, это был голос Би Джей Отри! Ее хриплый прокуренный голос и пошлые разговоры. А как разговаривает Эбби? Вернее, разговаривала? Нет, моей матерью должна была стать Эбби.

– Ну и?.. Она ею стала. Счастливый конец, все дела.

– Но ты помнишь, как мы смеялись над Би Джей за ее спиной? Как морщились, когда слышали ее смех, гримасничали, когда она начинала вещать. «Ой, ну вы меня знаете, я человек прямой. Что думаю, то и скажу, миндальничать не стану». Как будто этим стоило хвастаться! А все за столом потихоньку обменивались взглядами. И вот теперь я думаю: «Господи, я бы умер со стыда, если бы все узнали, что она моя мать!» Но мне стыдно и за то, что я ее стыжусь. Я начинаю думать, что наша семья не имела право задирать перед ней нос. Я вообще уже не знаю, что я думаю! Иногда я как будто бы оплакиваю упущенное: моя настоящая мать сидела прямо передо мной за нашим обеденным столом, а я и не подозревал, и тогда я страшно злюсь на Эбби, что она мне ничего не сказала, злюсь за этот их идиотский договор. Она, видите ли, запретила моей собственной матери говорить мне, что я ее сын! При том что если бы Би Джей захотела меня вернуть, то Эбби радостно согласилась бы. «Вот, получите-распишитесь, бог дал, бог взял». А папа, ты можешь поверить, заявляет, что отдал бы меня с самого начала.

– Ты говорил об этом с папой?

– Вот и вообрази, – Стем как будто не слышал Денни, – Би Джей, оказывается, никогда не хотела меня вернуть. Смотрела на меня через стол – и не хотела! Да и вообще, сколько раз в жизни она меня видела? Она могла бы со мной встречаться в любое время, столько, сколько бы захотела, а заходила раза два-три в год.

– И что? Она тебе даже не нравилась. Сам только что говорил, что терпеть не мог ее голос.

– И тем не менее она моя мать. Единственная женщина, для которой ты – лучший в мире. Разве этого не заслуживает каждый ребенок?

– У тебя это было, у тебя была Эбби.

– Что же, извини, но этого не достаточно. Эбби – твоя мама, а я нуждался в своей.

– По-твоему, для Эбби ты не был лучшим в мире?

Стем молчал, глядя на ящик у себя в руках.

– Слушай, брось ты эти глупости, – сказал Денни. – Ей даже твоя шея казалась необыкновенной. А если бы нет, ты жил бы совершенно другой жизнью, поверь мне. Тебя бы таскали неизвестно где, у тебя не было бы ни дома, ни родных, и жил бы ты у каких-нибудь опекунов. И небось стал неудачником, знаешь, из тех, кто не может удержаться ни на одной работе и ни с одной женой, даже друзей сохранить. Везде чувствовал бы себя не в своей тарелке, везде не на месте.