Вы уже поняли, что Сизиф — это абсурдный герой. Так оно и есть, и это видно как в его страстях, так и в его мучениях. Его презрение к богам, его ненависть к смерти и страстная любовь к жизни были вознаграждены этим неописуемым наказанием, в котором все существо человека вкладывается в то, что не приносит никакого результата. Такова цена, которую должно платить за земные страсти. Ничего не говорится о Сизифе в подземном мире. Мифы создаются для того, чтобы воображение вдохнуло в них жизнь. Что до этого мифа, то перед нами предстает лишь видение тела, напрягающего все свои силы в попытке поднять гигантский камень, катить его вверх и толкать вверх по склону сотни раз подряд; видение искаженного лица, щеки, прижимающейся к камню, плеча, упирающегося в измазанную глиной глыбу, ступни, удерживающей ее; видение новой попытки — с вытянутыми руками, с двумя ладонями, испачканными землей. И в самом конце этого длительного напряжения сил, измеряющегося пространством без неба и временем без глубины, цель достигнута. И Сизиф видит, как его камень стремительно падает, в несколько секунд достигая того нижнего мира, откуда ему предстоит снова катить его вверх до вершины. И он возвращается обратно к подножию.

Вот именно во время этого возвращения, этого перерыва, Сизиф и вызывает у меня интерес. Лицо, так тесно прижимавшееся к камням, уже само стало каменным! Я вижу, как этот человек спускается вниз тяжелой, но размеренной поступью, навстречу пытке, которой никогда не будет конца. Этот час, передышка, наступающая с такой же обязательностью, как и страдание, — это час сознания. Каждый раз, когда он спускается с высот и постепенно приближается к логову богов, он — победитель своей судьбы. Он сильнее, чем его камень.

Если этот миф трагичен, то лишь потому, что его герой сознателен. И правда, в чем бы заключалась его пытка, если бы при каждом шаге его поддерживала надежда на успех? Современный рабочий каждый день своей жизни трудится над такой же задачей, и судьба его не менее абсурдна. Но трагичной она делается лишь в те редкие мгновения, когда она становится сознательной. Сизиф, этот пролетарий среди богов, бессильный и мятежный, в полной мере сознает свое ужасное положение; вот о чем он размышляет, спускаясь вниз по склону. Ясность сознания — вот что слагает его пытку и в то же время венчает его победу. Нет такой судьбы, которую нельзя было превзойти презрением.

Итак, если спуск с вершины может иногда осуществляться в скорби, то с таким же успехом он может происходить и в радости. Это не слишком сильно сказано. Я снова представляю себе Сизифа, возвращающегося к своему камню, и знаю, что скорбь была в начале пути. Когда образы земли слишком явно всплывают в памяти, когда жажда счастья становится слишком настойчивой, то в сердце человека возникает тоска; это и есть победа камня, это и есть сам камень. Безграничную скорбь слишком тяжело нести. Это и есть наши Гефсиманские ночи[32]. Но самые мучительные истины разбиваются в прах, когда их признаешь. Так Эдип в начале своей жизни повинуется судьбе, не сознавая ее. С того момента, как он узнает правду, начинается трагедия. Но в тот же момент, ослепленный и отчаявшийся, он обнаруживает, что единственная оставшаяся у него связь с миром — прохладная ладонь девушки [Антигоны, дочери и сестры Эдипа]. И звучит величественная реплика: «Несмотря на множество страданий, мой преклонный возраст и благородство моей души заставляют меня прийти к выводу, что все хорошо».

… Вот способ достичь абсурдной победы. Античная мудрость утверждает современный героизм.

Мы не откроем абсурдность, если не испытаем соблазна написать руководство к счастью. «Что?! Такими трудными путями…» Но мир един. Счастье и абсурдность — дети одной и той же земли. Они неразделимы. Было бы ошибкой сказать лишь, что счастье рождается только из открытия абсурдности. С таким же успехом чувство абсурдности вырастает из счастья. «Я прихожу к выводу, что все хорошо», — говорит Эдип, и эти слова священны. Они рождают отзвук в беспорядочном и ограниченном мире человека. Они учат нас тому, что все — неисчерпаемо, не может быть исчерпано. Они вытесняют из этого мира бога, который явился в него с неудовольствием и предпочтением тщетных страданий. Они превращают судьбу в личное дело человека, которое должны улаживать именно люди.

Здесь заключена вся безмолвная радость Сизифа. Его судьба принадлежит ему самому. Его камень принадлежит ему. Точно так же человек абсурда, осознавая свою пытку, заставляет умолкнуть всех идолов. И во Вселенной, внезапно вернувшейся к своему изначальному безмолвию, начинают звучать мириады удивленных голосов Земли. Бессознательные, тайные зовы, призывы, раздающиеся со всех стороны, — вот неизбежная оборотная сторона и цена победы. Нет солнца без тени, и нельзя не познать ночь. Человек абсурда говорит «да», и посему его усилиям не будет предела. Если есть личная судьба, то более высокого предназначения не существует — по крайней мере, кроме одного-единственного, которое он назовет неотвратимым и презренным. Отныне и впредь он будет знать, что он сам — хозяин дней своей жизни. В это хрупкое мгновение, когда человек оглядывается на прожитую жизнь, когда Сизиф возвращается к своему камню, на этой тончайшей грани он осознает, что ряд несвязанных между собой поступков, который стал его судьбой, был создан им самим, совмещен под взором его памяти и вскоре будет скреплен его смертью. Так, убедившись в человеческом — и только! — происхождении того, что принадлежит человеку, слепец жаждет узреть того, кто знает, что ночь не кончается и все продолжает свой путь. Камень все еще катится.

Я покидаю Сизифа у подножия горы! Человек всегда возвращается к своей ноше. Но Сизиф учит верности более высокой, той, что отвергает богов и поднимает скалы. Он тоже приходит к выводу, что все хорошо. Поэтому вселенная, лишенная хозяина, не кажется ему ни бесплодной, ни тщетной. Каждый атом его камня, каждая прожилка на пропитанной ночью горе — сами по себе целая вселенная. Самого по себе стремления ввысь достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Мы должны представлять себе Сизифа счастливым.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПОДЗЕМНЫЙ МИР И ТРОПА МЕРТВЫХ

Единственный религиозный способ думать о смерти — это считать ее частью, частичкой жизни; относиться к ней с пониманием и чувством, как к нерушимому условию жизни.

Томас Манн. «Волшебная гора»

Итак, что такое история? Это целые века систематических исследований загадки смерти с целью преодолеть смерть. Вот почему