Диегонь говорил быстро и горячо. Широков не все понял из его рассказа, но ни словом не перебивал рассказчика. Когда каллистянин замолчал, он спросил:

— Почему вы сказали, что Каллисто стала «зеленой»?

— Объяснение этому слову надо искать в нашей истории, — ответил Диегонь. — Люди, боровшиеся за свободу, назывались «зелеными».

— Какой же общественный строй у вас сейчас?

— Очень простой. Каждый трудится для всех и все для каждого. Богатства планеты принадлежат всем. Каждый имеет возможность полностью удовлетворить свои потребности.

— У нас такой строй называется коммунизмом, — сказал Широков.

— «Кьомьуньизьмь», — с трудом повторил Диегонь. — Объясните, что это означает.

— В прежние времена, — сказал Широков, — у нас люди жили в нищете, кроме небольшой кучки хозяев. Потребности большинства не удовлетворялись. Плоды людского труда шли в пользу немногих, а те, кто создавал эти плоды, не могли жить по-человечески. Такая система еще не везде исчезла на Земле и называется у нас «эксплуататорской». Я не могу перевести это слово на ваш язык.

— Я понимаю, — сказал Диегонь.

— Сейчас, — продолжал Широков, — на половине нашей планеты другой принцип. Мы требуем от каждого отдать все, на что он способен, и даем ему по результатам его труда на пользу всех. Это промежуточная стадия. Мы стремимся к другому. Чтобы каждый человек отдавал обществу все свои способности, а получал все, что ему нужно, независимо от результатов его труда. Это и будет то, что мы называем коммунизмом.

— В этом смысле у нас именно такая система, — сказал Диегонь. — Каждый берет то, что ему нужно.

— Значит, у вас коммунистическое общество. А кто руководит работами, кто составляет планы, следит за их выполнением?

— Раз в десять лет мы избираем совет старейшин. Ему все обязаны подчиняться.

— А если кто-нибудь не захочет?

— Таких случаев никогда не было.

— Ну, а если бы все-таки? Ведь аппарата принуждения у вас нет?

— Не представляю себе такого случая, — сказал Диегонь. — Мы же сами выбираем совет, и он действует в интересах всех. Все заинтересованы в выполнении общих работ.

— Обязательное рабочее время у вас существует?

— Принято работать четыре-пять часов. Кто здоров, тот работает.

— И никто не пытается уклониться от труда?

— Зачем же! — с искренним удивлением ответил Диегонь. — Мы никого не заставляем работать. Если человек не участвует в какой-либо общей работе, то, значит, он делает какую-нибудь другую. Например, я много лет работал над проектом звездолета. Все это время я не принимал участия в другой работе.

— Вы меня не понимаете, — сказал Широков. — Я говорю о том, что кто-нибудь может ничего не делать и жить за счет труда других.

— Теперь я понял, — сказал Диегонь. — Видите ли, Пьетья (Синьг и Диегонь называли Широкова по имени, по его собственной просьбе), дело в том, что изменение отношений между людьми изменяет их взгляды на труд. В первые десятилетия нашей «зеленой» жизни такие явления, конечно, были. И аппарат принуждения у нас существовал. Иначе не могло быть. Люди получали по своим потребностям, но только в том случае, если они работали установленное время и качество их труда было таким, как надо. Но время шло, новые отношения становились привычными, сознание людей менялось. И метод принуждения постепенно исчез сам собой, так как не к кому стало применять его. Сейчас, если человек ничего не делает, то это означает, что он болен или сильно утомлен. И в том и в другом случае отдых ему необходим. Это уже относится к области медицины.

Широков долго молчал.

— Все, что вы говорите, — сказал он, — доказывает мне, что на Каллисто исчезли многие понятия, существующие на Земле. Ваш прилет покажет людям, что получается, когда исчезнет эксплуатация человека человеком. Пример Каллисто — мощный толчок для тех, кто не идет еще по пути нашей страны. Он будет иметь огромные последствия.

— Мы будем рады, если наше посещение вашей планеты чем-нибудь поможет вам. Мы видим на примере Ю Син-чжоу, что у вас не все благополучно.

— Вы еще многого не знаете, — со вздохом сказал Широков. — Наша революция труднее вашей и именно потому, что у нас не один, а много народов. Что вы думаете о покушении Ю Син-чжоу? Как вы его расцениваете? — задал он вопрос, который не переставал мучить его.

— Так же, как и вы, — просто ответил каллистянин.

Он сказал это так, что Широков сразу понял, что его опасения ложны.

— Мы вас хорошо понимаем, — Диегонь провел пальцами по лбу Широкова. Все уже знали, что этот жест был на Каллисто выражением ласки. — И мы всегда искренни с вами. Покушение Ю Син-чжоу вам так же тяжело, как и нам. Мы это знаем.

«Что, он мысли мои прочел, что ли?» — подумал Широков.

Ему трудно было вести этот разговор. Он еще недостаточно свободно владел языком. Было ясно, что общественное устройство на Каллисто во многом походило на то, к которому стремились коммунисты, но не все было понятно. Он мог задать еще тысячу вопросов.

— Существует у вас семья? — спросил он.

— Ответ содержится в самом вашем вопросе, — ответил Диегонь. — Раз на нашем языке есть слово «семья», то, следовательно, сна существует.

Он вынул из нагрудного кармана фотокарточку. Широков зажег фонарик. На снимке были изображены шесть человек каллистян, сидящих на ступенях каменной лестницы.

— Этот снимок, — сказал Диегонь, — сделан перед самым отлетом с Каллисто. Эти шестеро — мои дети. Как видите, они вполне взрослые. От пятнадцати до двадцати пяти лет. Чтобы проститься со мной, они съехались вместе.

Широков внимательно рассматривал фотографию. Двое изображенных на ней особенно привлекли его внимание. Они были одеты в такие же костюмы, как и остальные, но нежный овал их лица, поза и весь внешний облик указывали на то, что он впервые видит женщин Каллисто. Несмотря на непривычный облик, они показались ему очень красивыми.

— Это ваши дочери? — спросил он.

— Да. Льетьи и Мьеньо. Они самые младшие. Вы полюбите их, когда будете на Каллисто.

— Почему вы так уверены, что я буду на Каллисто? — спросил Широков.

Ему показалось, что Диегонь пристально посмотрел на него в темноте.

— Я для вас чужой человек, — сказал каллистянин, — но если вы хотите послушать совета просто старшего товарища, то перестаньте скрывать то, что всем ясно. Ваше желание лететь на Каллисто ни для кого не тайна. И, насколько я понимаю, это желание не встречает возражений. Вы говорили с Куприяновым?

— Я поговорю с ним, — ответил Широков.

— Хорошо сделаете. Профессор любит вас, но он поймет и одобрит.

— Вы любите своих детей? — спросил Широков, меняя тему.