Он ушел, а я еще некоторое время таращилась на входную дверь. А потом побрела в комнату. Берсеньев сидел на диване, усмехнулся и сказал:

– Водки, поди, нет? Сбегать?

– Ненавижу тебя… – покачала я головой.

– За что? Кстати, я бы на твоем месте радовался: ревнует, значит, любит. Если не будешь валять дурака, ваша затяжная Санта-Барбара закончится счастливым браком, с кучей детишек и милыми семейными праздниками.

– Убирайся отсюда!.. – заорала я, подхватила вазу и запустила ею в Берсеньева, он ловко увернулся. А я принялась хватать все, что попадало под руку, и швырять в стены. Берсеньев наблюдал за этим с философским спокойствием.

Тут дверь опять распахнулась, а я замерла в глупой надежде, что Стас вернулся. На пороге стоял Димка и таращил глаза. Комната напоминала поле битвы, а я пациента психушки.

– Чего это вы? – спросил он.

– Репетируем конец света, – ответил Берсеньев без тени улыбки.

– Я не понял, вы скандалите, что ли?

– Она – да, а я – нет. Пойдем, Дмитрий Вадимович, выпьем водки, девушка наша совершенно не в себе… кстати, трахнуться мне предлагала.

– И ты отказался? Ну и дурак.

– Катитесь оба, – устало сказала я.

– Между прочим, я заехал по делу, – обиделся Димка. – Кто просил мобильный Стаса? Звонила, блин, в три часа ночи…

– Раздобыл номер? – заботливо справился Берсеньев.

– Ну…

– Очень своевременно.

В конце концов они убрались, а я поехала к родителям. Оставаться одной в квартире было страшно.

В воскресенье я несколько раз звонила Стасу, знать не зная, что скажу ему. Предложу встретиться и все обсудить? А что, собственно, обсуждать? Постараться убедить его в том, что наши отношения с Берсеньевым далеки от романтических? Способно это хоть что-нибудь изменить? Стас ясно дал понять: отныне наши пути разошлись и вряд ли когда-нибудь пересекутся. Он решил поставить точку в затяжной истории и, конечно, был прав. Кто-то должен это сделать. У меня мужества так и не хватило, а ему его не занимать. Я ведь знала, что этим кончится, давно знала и готова была смириться с этим. Может, и сейчас во мне говорит обида: Стас сделал то, что мне сделать не под силу? Будь рядом Сергей Львович, непременно бы съязвил: мне непереносима мысль о том, что в моих несчастьях я могу быть виновата сама. Одно дело, когда любимый бросил, а другое – бросил из-за того, что я с другим на диване в обнимку валялась. Пора признаться в собственной ублюдочности: тянет меня в страдалицы, но при этом я должна быть невинна, бела и пушиста. Вот тут прокольчик, милая, не бела ты и не пушиста. И с собственной совестью давно отношения натянутые. Берсеньев, конечно, редкий мерзавец, но психолог прирожденный. Разглядел в моей душе все язвы, даже те, о которых я и не догадывалась. Может, это и есть причина нашей загадочной дружбы: деньги к деньгам, а дрянь к дряни.

Как бы то ни было, но ни оправдываться, ни просто поговорить со Стасом мне не довелось: на звонки он не отвечал, хотя я и хитрила, звонила то с мобильного, то с телефона-автомата. Зато отвращение к себе достигло наивысшей точки, после чего либо в петлю лезть, либо рукой на все махнуть. Вот я и махнула.

В понедельник Агатка появилась только к обеду, взглянула на меня и головой покачала.

– Ну и видок. Такой физиономией только безденежных клиентов отпугивать.

– Вот видишь, есть и от меня польза. Между прочим, субботу я провела с родителями, как примерная дочь.

– А что ты делала в воскресенье? – хмыкнула Агатка.

– Воскресенье я посвятила себе, любимой, то есть вообще ничего не делала.

– В это я охотно поверю. Ничего не делать – твое излюбленное занятие. Хоть бы опять затеяла какое-нибудь расследование, это все-таки лучше, чем сидеть живым укором всему человечеству.

– А ты как выходные провела? – решила я сменить тему.

– Познавательно. Даже на отдыхе люди ни о чем другом, кроме своей работы, говорить не в состоянии.

– Сочувствую.

– Грешно на людей обижаться, если и сама из того же теста.

– Тогда соболезную.

Вечером, подходя к дому и увидев свет в кухонном окне, я принялась гадать, кто там обосновался: Берсеньев или Димка? Или опять вместе пьют? Оказалось, Берсеньев.

– Может, тебе комнату сдать? – предложила я, появляясь в кухне.

– Думаешь, нам пора жить вместе? – съязвил он.

В кухне витал запах кофе, Сергей Львович сидел за столом, вертел в руках фарфоровую чашку. Я заметила, что он из всей моей разномастной посуды предпочитал ее. От любимой чашки до переезда в самом деле недалеко. Как известно, все начинается с мелочей.

– Еще кофе есть? – спросила я.

– Есть, в турке. Остыл, наверное.

Кофе я все-таки выпила, Берсеньев с привычной ухмылкой поглядывал на меня, точно ждал чего-то.

– Хотелось бы знать о твоих планах, – сказал он. – Продолжишь страдать или отправишься на поиски новых гениталий?

– Дурак.

– О твоем интересном предложении я не забыл.

– Поздняк метаться. Девушки вроде меня повторных предложений не делают.

– Упустил я свое счастье. Меня оправдывает только внезапность твоих намерений. Затаишь обиду и воспылаешь ко мне большой нелюбовью?

– Да я тебя и так терпеть не могу…

– Ты сейчас лишь о своих страданиях думать можешь? Я не просто так спрашиваю: есть новость, которая могла бы тебя заинтересовать. Выкладывать или время тратить не стоит?

– Что за новость? – насторожилась я.

– В десяти километрах от одинцовского коттеджного поселка есть деревня Лунино. Может, слышала?

– Не слышала. И что?

– В деревне проживают два брата-раздолбая. Виктор и Максим Ивановы. Одному из них семнадцать, другому – девятнадцать лет, в армию старшенького не забрали из-за какой-то хвори, работать братья не хотят, к ученью душа не лежит. Тырят все подряд, соседи спят и видят, когда их наконец в тюрьму отправят. Грехов на них тьма, но все по мелочи. Родители – хронические алкаши, приторговывают самогонкой, на что и живут.

– По-твоему, это должно меня заинтересовать?

– Ты дальше слушай. Семейство, по всем статьям, неблагополучное, оттого участковый к ним без всякой охоты, но наведывается довольно часто. А тут как раз сигнал поступил: парни продали соседу жигулевский мотор на запчасти. – Я нахмурилась и стала слушать внимательней, а Берсеньев довольно ухмыльнулся. – Короче, нагрянувший участковый обнаружил в сарае «Жигули», без крыла и ветрил, то есть без номеров и мотора. На самом-то деле там был только ржавый кузов.

– Старенькая «шестерка» белого цвета? – сообразила я.