Она снова приблизилась к двери и, закрыв ее, со вздохом облегчения прислонилась спиной к толстым дубовым доскам, окованным стальными полосами. Теперь она наконец-то могла как следует рассмотреть Утера, столь непохожего сейчас на того молодого человека, о котором она некогда грезила, – с морщинами у глаз, с длинным шрамом на щеке и исходившей от него сверхъестественной силой… Он улыбнулся ей в ответ, но оставался неподвижным. И тогда Игрейна совершила нечто, на что прежде никогда не сочла бы себя способной, – она расстегнула застежку на плаще, развязала шнурок на вороте своей длинной льняной рубашки – и они поочередно соскользнули к ее ногам. Обнаженная и неподвижная, краснеющая от стыда и более бесстыдная, чем любая распутница, она позволяла Утеру любоваться всеми изгибами, округлостями и впадинками своего тела. Она тоже изменилась – это уже была не та юная девушка, почти девочка, в которую он влюбился в Лоте, а женщина, уже давшая жизнь ребенку… и отнявшая другую жизнь. Он невольно спросил себя, куда она дела свой окровавленный нож.

– Я принадлежу тебе, Утер. Я твоя королева или твоя пленница – как захочешь…

Она слегка изогнулась назад, когда ощутила прикосновение его заледеневших рук, но когда он обнял ее, прильнула к нему, забыв обо всем. Потом они взглянули друг на друга, одновременно вспомнив сладость своего первого поцелуя – так давно, еще в Лоте…

– Я хочу, чтобы ты была моей королевой, Игрейна – если и ты хочешь меня…

– Кто же тебя не захочет, Утер? – прошептала она, нежно проводя кончиком пальца вдоль шрама, тянувшегося по его щеке от уха до подбородка. – Ты – Пендрагон…

В дверь постучали, и Игрейна отстранилась от него, невинная и лукавая, потом, повернувшись спиной, снова оделась – такими медленными, дразнящими движениями, что поистине нужно было обладать магической силой, чтобы противостоять искушению. Но ведь он был Пендрагон…

В последний раз взглянув друг на друга, они отперли дверь, и комната снова наполнилась шумом и звоном оружия, но теперь это было преданное войско, впереди которого шел аббат Илльтуд – еще более изможденный и мрачный, чем когда-либо. Утер отступил в глубину комнаты и встал перед очагом. Сейчас ему снова было холодно, и он чувствовал озноб от прикосновения сырой, покрытой грязью одежды, – словно бы тепло Ллиэн мало-помалу уходило из него. Он слышал у себя за спиной перешептывания собравшихся, топот ног, шорох одежды и лязг оружия, но его сердце билось слишком сильно, чтобы он нашел в себе мужество повернуться к ним лицом. Вздрагивая от озноба, чувствуя, как горло сжимается от тревожного предчувствия, он снова думал о Дориане, о Кевине-лучнике и об остальных, кто последовал сюда за ним. Без сомнения, они все погибли в бессмысленной схватке… Все, кроме него. Его, кто готовился посвятить в рыцари одного из тех, кто рубил их мечами, – но при этом, как ни странно, не испытывал ни малейшего угрызения совести. Священный меч тоже скоро будет принадлежать ему. Цель всех его поисков, отныне утративших всякий смысл… Почему же теперь мысль о том, чтобы вернуть Экскалибур гномам, кажется ему такой нелепой? Он встряхнул головой, смущенный таким оборотом дела, и, оторвавшись от созерцания языков пламени, повернулся к толпе собравшихся, которые ждали на почтительном расстоянии.

Длинный, как жердь, монах в грубой серой рясе, мрачный, как ночь, и угрюмый, как Чистилище из его россказней, держал в руках талисман гномов, Каледвх, «Громовой удар», меч, принадлежавший некогда богу Нудду с серебряной рукой, – тот, который люди называли Экскалибур.

Золотой меч, сверкающий в полумраке комнаты драгоценными камнями, священная реликвия… Утер, избегая встречаться взглядом с Илльтудом, схватил меч за рукоять и вынул его из ножен, с долгим металлическим шорохом, заставившим всех мгновенно замолчать. Меч был тяжелым, с остро заточенным лезвием, покрытый по всей длине искусной резьбой. Несмотря на всю свою красоту, несмотря на блеск рубинов и изумрудов, украшавших рукоять и ее витую золотую ось, это было грозное оружие – оружие богов…

– На колени, мессир.

Антор приблизился и опустился на одно колено. Теперь в комнате не было слышно ни шороха, ни шепота – ничего, кроме потрескивания пламени и свиста ветра, доносившегося снаружи. Утер медленно поднял меч и плашмя опустил его поочередно на оба плеча молодого человека. Потом, когда Антор напряг все мышцы, чтобы выдержать последний удар, наносившийся ладонью, Утер убрал меч и обрушил ладонь на его затылок – с такой силой, что тот не удержался и рухнул на пол, под смех и остроты собравшихся, которые тут же почувствовали себя свободнее.

– Мессир Антор, это последний удар, который вы оставляете без ответа, – сказал он, поднимая стражника.

Затем, согласно ритуалу, троекратно облобызал его, после чего молодой человек почтительно склонился перед королевой и с трепетом поцеловал ей руку.

– Ваше величество, я ваш слуга. Моя жизнь и мой меч принадлежат вам.

– Да будет так! – провозгласил Илльтуд, и все осенили себя крестом, повторяя слова благословляющей молитвы.

– Мессир Антор, – сказала Игрейна, – пошлите ваших людей на поиски монахов, изгнанных из замка прошлой ночью. Пусть их приведут обратно и дадут им еды и питья.

– Все будет исполнено, моя королева.

– И позовите слуг. Пусть приготовят королю горячую воду, одежду и вино. Ему нужно переодеться и отдохнуть.

Утер улыбнулся, вспомнив обнаженное тело королевы, прижимавшееся к нему. Наверно, она тоже замерзла…

– Мессир Утер, – обратился к нему Илльтуд, все еще державший в руках ножны. – Что вы намерены сделать с этим мечом?

Молодой человек взял ножны, покрытые искусной резьбой, и с неохотой вложил в них меч. Вопрос был слишком уж в лоб. Он не хотел отвечать на него даже самому себе, а тем более этому мрачному монаху с вытянутой физиономией.

– Отец мой, с вашего позволения, я сначала повинуюсь приказу королевы, – сказал он. – Я устал и продрог, мне хочется есть и спать. Кажется, вам тоже не помешают еда и отдых.

Илльтуд открыл было рот, чтобы настоять на своем, но заметил нетерпение королевы и угадал ее мысли. Утер был рядом с ней, все были живы…

– Ты не помнишь меня, – сказал он уже совсем другим, ласковым и дружелюбным тоном, – но это я освящал часовню в крепости твоего отца, в Систеннене, когда ты был еще ребенком… Мне жаль.

Он прервал сам себя на полуслове, слегка улыбнулся Утеру и направился к двери.

– Я желаю вам доброй ночи, – сказал он, обернувшись на пороге, – или, по крайней мере, того, что от нее остается… Я буду молить Бога, чтобы он оказал мне последнюю милость.

– Какую? – не удержавшись, все же спросил Утер.

– Завтра, если будет на то Его воля, сюда приведут монахов, сопровождавших меня. И тогда я представлю тебе одного из них, которого ты хорошо знаешь. Может быть, он поможет тебе принять решение.

– Отец мой, – произнес Утер уже гораздо менее вежливым тоном, – я слишком много перенес в последнее время, чтобы играть в загадки. Если у вас есть что мне сказать, скажите сейчас