Грегуар заснул. Франсуа Мюллер поднимается, пересекает комнату и открывает стенной шкаф. Из кармана спортивных брюк вынимает крафт-пакет и кладет на полку. Бесшумно выходит из комнаты. В коридоре разыскивает медсестру и предупреждает ее, что сын уснул.

«Смерть меня не освободит». Стоп. Взгляд Сюзанны встречается со взглядом Стейнера, потом перескакивает на самовар, на фотографию Рембо, сделанную Каржа, или на пару боксерских перчаток. «Иногда ваши лекарства мне помогают». Стоп. Полицейский постоянно останавливает запись, возвращается назад, снова воспроизводит фразу. Взгляд скользит по вырезкам из газет, пришпиленным к стене. «Великий путешественник… Вина Евы. И змея… Завлечь праздником… Череда погубленных душ…» Стоп. Цель в виде силуэта превратилась в сито.

— Великий путешественник. Это могло бы ограничить расследование определенными профессиями — например, коммивояжера или водителя. Но при этом расширяется площадь действия. И, как следствие, потенциальное число жертв… Это объясняет «двигаться, чтобы не умереть». Чтобы не возбудить подозрения — если чересчур много жертв на определенной территории. Даже без точных данных о личности портрет вырисовывается.

Локти на столе, ладони сложены, пальцы касаются кончика носа, еще не зажившего, взгляд устремлен вперед. Стейнер говорит так, будто он один. Кажется, он не ждет от Сюзанны реакции.

— Существует другое объяснение выбора псевдонима Анаконда. Библия. Толкование психопата. Данте, во всяком случае, ее читал. Его мать нам сказала. Тогда откуда эта ерунда? От Данте? Или от анаконды? Доктор, мне надоели ваши психи.

— Мои психи?

Он не отвечает, продолжает свои рассуждения:

— Великий путешественник, который жаждет женщин, потому что первая среди них увлекла свое потомство за собой в ад, где он живет сегодня. На самом деле, если я правильно запомнил урок, — говорит он, глядя на Сюзанну, — его мать заставила его жить в аду в детстве. И «столько Ев» может означать, что было уже много жертв… Что вы об этом скажете?

— Что вы быстро продвигаетесь.

— Затем одни загадки. Ноев ковчег. Зверинец? Странствующий зоопарк? Цирк? Совпадает с цирком, где он научился жонглировать. Сильвиан Боар говорила. «Праздник», привлекающий потенциальных жертв.

Она соглашается.

— Череда — с этим хуже.

Он закуривает.

— Вам не мешает дым? — спрашивает он, бросая спичку в пепельницу.

Она машинально улыбается. Такой ответ его устраивает.

— Я никогда не пробовал бросить. И без сомнения, никогда не буду пытаться. Прежде я занимался спортом. Теперь совсем не занимаюсь. Изнутри мои легкие, должно быть, похожи на угольную котельную. Наверное, это и заставит меня покинуть сей мир… Бурбона, доктор?

— С удовольствием.

Он берет бутылку и наполняет два стакана. Сюзанна наклоняется, чтобы взять свой, и салютует стаканом Стейнеру. Янтарная жидкость приводит ее в чувство.

— Со времен Иеронима Босха безумие — символ невыразимого знания, ощущения неминуемого конца человека.

— И что же?

— Это соответствует болезни вашего пациента. Того, что он увидел в компании с тем, другим, недостаточно, чтобы все объяснить. Он должен был видеть то, что символизирует конец света. Вы так не думаете?

Она улыбается:

— Послушайте, я правда не понимаю, к чему вы клоните. Вы считаете, час пришел? Настало время…

— Этому всегда время. Я недавно перечитал Евангелие. Христос имел дело с безумцами, — говорит Стейнер, хватая книгу со стола. — Смотрите, у Марка, глава 3, стих 11 и 12. «И духи нечистые, когда видели Его, падали пред Ним и кричали: Ты Сын Божий. Но Он строго запрещал им, чтобы не делали Его известным». То же самое у Матфея — глава 8, стих 28 и 32, история двух одержимых бесами, которых он посылает в стадо свиней, низвергнутых в море. И еще у Марка, глава 5, стихи с 1 по 13, человек одержимый, которого никто не может обуздать. «Ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни». Это напоминает мне вашего пациента.

— У вас любопытный способ вести расследование.

— Христос заставил их молчать. С тех пор их запирают в сумасшедший дом.

— Многие предпочитают знать, что Данте в Анри-Колин, а не на свободе.

— У арабов меджнун, блаженный, имеет право говорить. Его слушают, потому что в него вселился дух. Никогда не знаешь…

Она смотрит на него и спрашивает себя, с кем имеет дело. Она лечит эти болезни новейшими средствами, созданными в лабораториях благодаря многолетним наблюдениям, а он философствует о безумии.

— Не очень правильно заставлять умалишенных молчать. Они ведь что-то знают. Они видят то, чего нам видеть не дано, — нам, нормальным людям.

— Раз это длится две тысячи лет, не о чем беспокоиться, — раздраженно отвечает она.

— Знаете, что нужно делать? Нужно лечь спать. Во всяком случае, это я себе говорю, — добавляет он, опустошая стакан. — Завтра все прояснится. И я больше не буду философствовать. Перевернем все вверх дном. Изучим все следы. Поймаем эту вашу рептилию.

Она идет к окну, смотрит вниз на Сену, по которой речные трамвайчики плывут навстречу друг другу, прожекторами обшаривая берега.

— Вам и карты в руки.

— Остается только зарезервировать лучшие места среди душевнобольных.

Она, смеясь, пожимает плечами.

— Вообще-то я это сказал потому, что вам удалось его разговорить, вашего Данте.

«Лагуна» темно-синего цвета едет между Лувром и магазинами улицы Риволи. Оставив справа Государственный Совет и Пале-Рояль, он останавливается на светофоре у касс. У него душа не лежала продолжать этот разговор. Он сослался на усталость, чтобы остаться одному.

Аркады кишат туристами, и сувенирные лавочки освещены. Он едет не совсем обычным маршрутом домой в XIV округ, за Монпарнас. Обычно с набережной Орфевр он минует левый берег Сены, потом на улицу Ренн или Сен-Жак, потом до конца бульвара л'Опиталь и сворачивает направо к Денфер-Рошро.

Улица Риволи меняет течение его мыслей.

Серийный убийца-психопат. Это точно. Свирепствующий на территории Франции по крайней мере пятнадцать лет. Сколько жертв? Сколько новых карточек в картотеке исчезновений? Одна в год? Больше? Голос Данте леденил кровь. Стейнер не показал виду Сюзанне, но продолжал об этом думать.

А слова, которые Данте нашел, чтобы описать своего врага… Он сказал по-своему неплохо. Без сомнения, достаточно, чтобы его поняли.

Не без интуиции.

Добрый малый, сам того не зная, пятнадцать лет назад оставил им в подарок живого свидетеля.

Но в его рассуждениях остаются темные места. Ноев ковчег — возможно, только образ, напоминание о спасении от потопа. При помощи движения. В таком случае ориентир — зверинец, ориентир — цирк. И череда. Что он имел в виду?