— И ты хочешь достичь этого, оставшись здесь и дожидаясь, пока тебя убьют?

— Бальдур повел себя грубо, но одного он все-таки добился. Он привлек всеобщее внимание. Эстульф уже не может убить меня, ведь его прилюдно обвинили в этом намерении. Теперь ему просто необходимо, чтобы я осталась жива — по крайней мере в ближайшее время.

— Ты очень отважна, Элисия. И очень легкомысленна.

— У меня не было другого выхода. Я не знала, что еще делать. Бальдур спит на сеновале, ниже падать уже некуда. Неужели я должна обратиться в бегство, бросив моего супруга в беде? Я останусь тут, и пока ты…

И тогда я показал ей письмо бургомистра Констанца. Прочитав послание, Элисия свернула пергамент и вернула его мне.

— Когда? — спросила она.

— Завтра.

Она разрыдалась. Я хотел обнять ее, но Элисия отстранилась. Она была права — в ней не было ни мужества, ни легкомыслия, только отчаяние, и у меня сердце разрывалось оттого, что я стоял рядом и ничем не мог ей помочь. Разве что…

— Поедем со мной, — предложил я.

Эти слова эхом отразились в моей душе: поедем со мной, со мной, со мной. Но я предчувствовал, что ответит мне Элисия, как незадолго до этого предчувствовал письмо бургомистра.

— Просто поехать с тобой? И кем меня будут считать? Изменницей? Твоей любовницей?

— Кем… Герцог проведет эту зиму неподалеку от Констанца, в пфальцграфстве Райхенау. Там ты могла бы отвоевать свои права.

— Это бессмысленно. До тех пор, пока ты не созовешь суд и не вынесешь приговор, в ситуации ничего не изменится.

— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я вынес приговор Эстульфу, притом что я не уверен в его вине? Чтобы таким образом я освободил тебе и Бальдуру путь к графскому трону? — Я говорил с нарочитым возмущением, но на самом деле не испытывал ничего подобного.

Все это было частью разразившегося во мне сражения. Я мог бы тщательнее провести расследование, но тогда мне пришлось бы предъявить обвинение Эстульфу, Бальдуру, Клэр или Бильгильдис, а судебный процесс над любым из этих людей повлек бы за собой страшные последствия для меня и Элисии.

С одной стороны, я знал, что Эстульф будет во сто крат лучшим графом, чем Бальдур. Эстульф заботился о своих подданных, он не только брал, но и давал что-то взамен, он разделит богатства страны с теми, кто ее населяет. А что до убийства, то я смог бы выдвинуть ему обвинения только в том случае, если бы я решился отречься от всех моих идеалов — от истины и справедливости.

С другой стороны, истина и справедливость — это понятия, пригодные для религии или юриспруденции, но не для любви. У Элисии была мечта. Всю свою жизнь она готовилась стать преемницей своего отца, хозяйкой этого замка. Неужели я должен был лишить ее этой мечты? Точно так же можно было требовать от меня столкнуть ее со стены.

В моих интересах было бы обвинить Бальдура в смерти Агапета. Если бы я отрубил ему голову, мы с Элисией могли бы пожениться.

Но моя любовь была превыше корысти. Я не причинил бы Элисии такую боль. Я скорее допущу страдания крестьян и правление кровожадных воителей, чем разочарую Элисию. Если бы в моей власти было сделать Бальдура графом, не лишая Эстульфа жизни, я бы так и поступил.

И даже последний шаг, шаг во тьму, был для меня уже не столь чужд. В моем сознании и правда мелькнула мысль о том, чтобы подарить Элисии величайшее доказательство моей любви и принести в жертву самое дорогое, что у меня было, — мою беспристрастность. Еще никогда я не впадал в искушение осудить кого-то, в чью вину я не верил.

А значит, я должен был бы радоваться возможности покинуть замок Агапидов, этот проклятый замок. Я мог бы с головой погрузиться в мою работу в Констанце и позабыть обо всем. Но мысли об этом разрывали мне сердце.

Я знал, что Эстульф уехал в долину, и потому я пошел попрощаться только с графиней. Она была очень раздражена. Ее глаза сверкали, как у безумной. Вообще она должна была бы радоваться тому, что избавится от меня, ибо ее дитя росло в ее чреве уже больше девяти месяцев и могло родиться десяти-а то и одиннадцатимесячным. При таких обстоятельствах присутствие в замке судьи, который принимал у нее клятву, было бы для графини нежелательным. Я, конечно, нисколько не стремился отрезать ей язык и пальцы и надеялся, что этого не захочет и никто другой. Но вместо того, чтобы попрощаться со мной по-доброму, Клэр принялась сыпать упреками: мол, я много месяцев «слонялся в этом замке, будто приживала», мол, я «бесполезен и глуп и потому не нашел убийцу». Она накричала на меня за то, что я не остановил «Элисию и этого идиота», да еще и согласился отпустить эту «венгерскую ведьму, которую давно пора прикончить». Еще никогда в моей жизни со мной так не говорили, а уж ожидать подобных выражений от графини мне тем более не приходилось. Речь Клэр была бессвязной, и я почти не помню, что еще она мне наговорила. Подобное поведение я объясняю ее болезнью.

Под конец она спросила у меня, завершено ли расследование.

— Расследование можно считать завершенным только тогда, когда приговор уже вынесен, — не без злобы в голосе отметил я.

Но на самом деле я не собираюсь когда-либо возвращаться сюда. Я приостанавливаю расследование. Навечно, я надеюсь.

Так мы и расстались с Элисией. Она пришла ко мне, мы легли, обнявшись, на шкуры и закрыли глаза. В какой-то момент она уснула. Это было час назад. Теперь я ухожу, оставляя позади то, что было самым прекрасным в моей жизни. Оставляя позади то, что и не должно было существовать.

Кара

Сегодня второй день после праздника, который здесь называют Рождеством. Я уже слышала об этом празднике, но представляла его себе иначе. Говорят, что в этот день родился их бог. Должно быть, это день войны или раздора. Когда мы отдаем дань почтения нашим богам, мы пьем и танцуем до упаду. А здесь они наступают друг другу на горло и отрезают друг другу головы. И эти люди говорят мне, что моя вера — варварская, а они несут Благую Весть.

Сегодня все свершилось. Я ждала этого часа. Утром ко мне пришел Бальдур. Он постучал в дверь, и я отворила ему, зная, что впускаю в комнату своего врага и мучителя. Он оделся в белую накидку с капюшоном, чтобы никто не узнал его, ибо ему было запрещено входить в замок.

— Сегодня шел снег. Ты видела? Снежинки, кружась, падают с небес. Это называется снег. Снег.

Иногда, когда Бальдур начинает говорить со мной, как с птичкой, мне приходится прятать улыбку, ведь я понимаю каждое его слово, а он строит из себя дурачка. Но мне не нравится смеяться над Бальдуром. Тогда он кажется безобидным, а я этого не хочу.

— И вот я подумал, сегодня же подходящая погода для того, чтобы съездить в лес. Понимаешь? Лошадь. Скакать. Галоп. Снег. И может быть… ты могла бы отправиться со мной? Ты. Со мной. Скакать. В снегу.

Я ответила не сразу, и он тут же смутился.

— Я не причиню тебе вреда, слышишь? Не причиню. Я просто хочу… мне нужно отвлечься. Все пошло наперекосяк, и я подумал… Но раз ты не хочешь… Тут уж ничего не поделаешь. Прости, если я побеспокоил тебя. Счастливо.