Я жестом удержала его.

— Так ты пойдешь со мной? — просиял Бальдур. — Вот, я принес тебе накидку, такую же, как и у меня. Она теплая, а еще в ней тебя никто не узнает. Вообще-то тебе нельзя покидать замок. Удивительно, да? Тебе нельзя выходить отсюда, а мне нельзя входить.

Да, я пошла с ним, я села сзади на его коня, обхватила его талию, и мы поскакали. Бальдур подгонял коня, и в его голосе слышалась радость, как у мальчишки, которому впервые в жизни что-то удалось. Снег взметнулся над землей, полетел мне в лицо, и я засмеялась, а Бальдур рассмеялся вместе со мной. Да, он смеялся, и наш смех слился воедино.

И я подумала: «Ты ли это? Перестань, не над чем тут смеяться».

Но на самом деле у меня была причина. Я много месяцев просидела взаперти, в комнате длиною в пару шагов, а теперь мы неслись по бесконечному, казалось, лесу, по лугам и долинам, по гряде холмов, откуда открывался вид на замок. Отсюда крепость казалась нарисованной. Наконец-то, наконец-то я увидела мою темницу снаружи, пусть и ненадолго. И вновь лес, густые заросли. Эта прогулка была для меня чем-то вроде глотка свежего воздуха после ночи в зловонной яме. Тепло лошади, вкус снега на губах, белизна вокруг, звон уздечки, ощущения от прикосновения к таким простым вещам, как кора деревьев, сосновые иголки, кожаное седло. Только теперь я поняла, в каких будничных вещах скрыта свобода. Только теперь, потеряв ее и обретя вновь. Опьяненная этими повседневными, в сущности, вещами, я позабыла обо всем, даже о человеке, с которым смеялась.

Но ненадолго. Вот уже много лун я пленница бургграфа. И пленница собственного тела — с тех самых пор, как Бальдур осквернил его. Все воды мира не отмоют меня, все время мира не сотрет с меня пятно бесчестия. Невидимое другим людям, я чувствовала на себе это пятно каждый день, просыпаясь утром и засыпая вечером. Я чувствовала его всякий раз, прикасаясь к своему телу. Такова была насмешка судьбы — тот самый человек, который на пару часов освободил меня от заточения в замке, сам же бросил меня в другую темницу — темницу тела.

Едва не загнав коня, мы наконец остановились. Вокруг раскинулся живописный лес, воздух полнился тишиной и одиночеством. Снег пушистым покрывалом укутал землю и голые деревья, и мы с Бальдуром казались единственными живыми существами на земле.

Но Бальдур не мог оставаться со мной наедине в этом мире, он поторопился заселить его призраками своих хлопот.

— Как хорошо, — сказал Бальдур.

Было что-то такое в его голосе, что на мгновение он показался мне… ранимым. Я остолбенела. Сколько же нежности было в этих словах. Никогда бы не подумала, что мужчина — да еще и такое животное, как Бальдур, — способен на что-то подобное.

Словно устыдившись внезапного порыва, он отвернулся от меня и стал глядеть на ажурное переплетение ветвей.

— Элисия никогда не смеется вместе со мной. Она вообще ничего не делает вместе со мной, мы только ссоримся, ну, и иногда… В общем, нас мало что объединяет. Ну и что, скажут люди. Моих родителей тоже мало что объединяло, у моих братьев и сестер то же самое в семье. Тут так принято. Не знаю, как у вас, а у нас женятся на тех, кто подходит тебе. В большинстве браков люди привыкают друг к другу, вот только мы с Элисией так и не сумели притереться. Она каждый день напоминает мне о том, что презирает меня. — Он оглянулся, чтобы убедиться в том, что я слушаю его.

Думаю, именно из-за того, что я, как он думал, почти не понимала его слов, Бальдур мог говорить со мной откровенно. Собственно, он вел беседу не со мной, а с самим собой, признавая свои неудачи.

— Да, она презирает меня, смотрит на меня сверху вниз. А почему? Да потому, что я якобы не настолько велик, как ее отец, непревзойденный Агапет. Велик, чтоб меня! Он был крепким мужиком, тут ничего не скажешь, но как полководец никуда не годился. Все его успехи во время сражений — это мои успехи. Мне было восемнадцать, когда вспыхнула междоусобица с соседним графством. И я выиграл для него этот бой. У меня было сорок солдат, а у противника девяносто, но я все равно выиграл! А потом Агапет всем рассказывал, что это он придумал, как победить в том бою. Когда мне было девятнадцать, я спас Агапета от позора, когда все четыре рыцаря, которых он отправил на турнир, проиграли соревнование. Я вышел на поединок и защитил честь дома. Когда мне было двадцать, я собрал для него такое войско, что даже герцог залюбовался моими орлами. Когда мне было двадцать один, я выиграл сражение в Штирии. Когда мне было двадцать два, я спас замок от осады — я отвлек венгерское войско внезапной атакой и оттянул силы врага на юг. Когда мне было двадцать три… И так далее. Агапет приписывал все эти заслуги себе. Да, иногда он мог ободряюще похлопать меня по плечу, точно прилежного ученика. И даже в такие моменты он признавал не мой успех, а свои достижения — достижения, как он полагал, премудрого наставника. — Бальдур вздохнул. Он все еще стоял ко мне спиной, и я видела, как налилась кровью его шея. — Да, конечно, мне досталась рука Элисии. Но и до этого он не додумался сам. Ему было все равно, за кого выйдет его дочь. Агапета вообще мало интересовало, чем она занимается. Думаю, она выбрала меня себе в супруги, потому что хотела этим привлечь внимание своего отца. После свадьбы Агапет обращался со мной не как с рыцарем, а как с оруженосцем, ведь он знал, что я с потрохами принадлежу ему. Еще шесть лет он моими руками таскал каштаны из огня, а что в благодарность? Презрение. Он ничего мне не оставлял, ни славы, ни участия. Я солгал, сказав, что Агапет хотел сделать меня своим преемником. Ему бы такое никогда не пришло в голову. За эти годы Элисия потеряла уважение ко мне, и не потому что хотела бы, чтобы я постоял за себя, нет, она считала, что я разочаровал ее отца. Я пытался объяснить ей, что Агапет похваляется чужими заслугами, но она не хотела меня слушать, обвиняя меня в зависти. Она такая умница, все видит таким, какое оно есть. И только в отношении отца она слепа. Слепа до сих пор. В ее глазах он святой, а я глупец. Может, я и правда глупец. Я умею только воевать. Я одолел бы и Агапета, и Эстульфа, и кого угодно на поле боя, будь у меня даже вдвое меньше солдат, чем у них. Я мог бы стать великим графом, великим полководцем, мог бы обрести славу, я вселял бы ужас в сердца врагов…

По воле прихотливого рока — должно быть, то боги посмеялись над нами — в тот самый момент, когда Бальдур говорил о битвах, на ветку неподалеку от нас опустился черный глухарь.

Бальдур замер на месте, жестом приказав и мне не двигаться. Он осторожно достал что-то из седельной сумки, и только когда он уже замахнулся, я поняла, что это маленький топорик с рукоятью длиной в мою ладонь и лезвием в половину ладони.

Движения Бальдура были столь стремительны, что казалось, будто само время замедлило свой бег. Топорик попал в глухаря, но не убил птицу сразу. Она упала с ветки и забилась на искристом снегу, оставляя на нетронутой белизне алый след. Мне показалось, что глухарь сумеет отринуть боль и взлететь, но он терял силы, истекая кровью.

Все это происходило в полной тишине. Всего в паре шагов от меня птица встречала свою смерть. Ее клюв беззвучно закрывался и открывался.