Наконец расстояние между нами уменьшилось метров до трех. Я уже ясно видел светлый пух на груди вожака, серые перья крыльев. Больше ждать было нельзя. Стараясь не думать о выстреле, я спустил тетиву. Она взвизгнула и звучно ударила о золотой отбойник степняка, который был надет на запястье левой руки.

Вожак пронзительно, тревожно вскрикнул и забил по воде крыльями. Тотчас вся стая, обдавая меня брызгами воды и оглушая шумом крыльев, поднялась в воздух.

Я невольно закрылся руками, когда мощные птицы, почти касаясь телами и крыльями скрадка, взмыли в воздух. На воде остался один вожак. В груди его торчал конец стрелы. Он отчаянно бил крыльями и будто стоял на воде на перепончатых лапах, пытаясь взлететь. Вероятно поняв, что это не удастся, повернул в сторону болота, пытаясь хотя бы уйти от опасности.

Я дернулся, не зная, что делать дальше. Хотел уже броситься в воду, чтобы помешать подранку, скрыться в тумане. Однако меня опередили. Мимо промелькнуло что-то серое, стремительное и с шумом и брызгами упало в воду.

В первую секунду, я даже не понял, что это Полкан. Только когда он оказался возле вожака, выскочил из воды, а на гусиной шее замкнулись его челюсти, понял, кто мне пришел на помощь.

Когда мы с Полканом вернулись, в избушку, Марфа еще спала. Как, подсознательно, мне не хотелось похвастаться удачной охотой, будить ее я не стал. Пробежался по острову, чтобы согреться, сделал зарядку и взялся разделывать птицу. Полкан находился в первых рядах зрителей и первым же отведал от плоти залетного гостя.

К тому времени, когда проснулась девушка, тушка птицы была готова к употреблению, а я колдовал над снятой вместе с перьями кожей, пытаясь сделать из гуся чучело для обмана и завлечения его сородичей. Делать настоящие чучела целое искусство, которым я не владею, единственно, на что при моем умении можно было рассчитывать, это на примитивную подделку, набитую сухой травой.

— Какой красивый гусь! — воскликнула Марфа, неслышно подойдя сзади. — Неужели ты сам его убил?!

— Вместе с Полканом, — скромно сказал я, незаметно любуясь девушкой.

Со сна лицо ее чуть припухло, стало нежным и женственным, глаза смотрели ласково, щеки разрумянились…

— Ты не знаешь, какой сегодня день? — спросила она, многозначительно глядя на гуся.

— Скоромный, — ответил я, вспомнив ее боязнь согрешить мясной пищей в постный день. — Как спалось?

— Хорошо, — улыбнулась она, — только лавка жесткая.

— Нужно нарвать травы и сделать подстилку.

— Да, правильно и еще нужно будет постирать наше платье.

Мы одновременно оглядели надетое на нас тряпье. Вид у него был ни только не элегантный, но и антисанитарный. Думаю, не трудно представить, как может выглядеть одежда, в которой лазаешь по болотам, лежишь на земле, занимаешься хозяйственными работами и прочее, прочее, прочее.

Постирать нам явно не мешало, только вот чем и как? Ничего похожего на корыто здесь не было, мыла тем более. Оно еще не вошло в общее употребление, и народ обходился щелоком, делать который не трудно, но довольно долго. Для этого нужно несколько раз растворять в воде золу и давать жидкости отстаиваться до прозрачности, пока она не насытится щелочью.

— Как ты собираешься стирать? — спросил я Марфу.

— В воде, — ответила она, наглядно показав, что во все времена дочери больших начальника и генералов были очень умными и умелыми девушками.

Мне казалось, что особых вариантов стирки у нас нет. Подходил только армейский вариант, поливать одежду горячей водой и тереть сеном, как мочалкой. Просто окунать ее в болото было бы непродуктивно.

— Наверное, сначала нужно воду согреть, — осторожно намекнул я, стараясь не ущемить женское самолюбие.

Марфа улыбнулась и кивнула. Сегодня она вела себя по-другому чем накануне, так, что я не чувствовал дискомфорта. Технология топки у нас была уже кое-как налажена, так что развести костер было несложно. Единственно чего стоило опасаться, это дыма. Его могли заметить издалека случайные свидетели, а лишние проблемы мне пока были не к чему. Потому пришлось для костра собирать только сухую растопку.

Пока мы занимались нагревом воды, солнце прогрело воздух, и наше пребывание на острове стало смахивать на пикник. Бездымно горел небольшой костерок, а мы сидели возле него на солнышке.

— По дому не скучаешь? — спросил я девушку.

Она задумалась, села, подобрав ноги, кусала травинку и смотрела на огонь.

— Уже я и не знаю, мамка умерла, батюшка обо мне не вспоминает, нет, наверное, не скучаю. Братиков только жалко, еще они маленькие…

Я подбросил сухих веточек в огонь, лег на бок и закрыл глаза.

— Ты спишь? — спросила через какое-то время Марфа.

— Нет, — соврал я, отгоняя дрему, — просто задумался.

— А ты меня не бросишь? — вдруг, ни с того, ни с сего спросила она.

— С чего ты решила, что я хочу тебя бросить? — удивился я.

— Не знаю, показалось, что я тебе больше не нравлюсь.

— Зачем тебе мне нравиться, ты же сама сказала, что я старик. Нравься молодым.

Все-таки обида не удержалась и вырвалась, хотя и в мягкой форме.

Марфа рассмеялась, лукаво щуря глаза.

— Ты это что? — удивился я, не понимая причины такого веселья.

— Тоже нашелся старик! Ты, что шуток не понимаешь?

— Н-да, ну и шутки у тебя, Шарапов!

Отсмеявшись, девушка стала серьезной.

— Я так сказала, потому что тебя боялась.

— Боялась? Интересно, почему. Я тебя, кажется, не пугал!

— Ну, ты же мужчина и мог сделать мне больно, я видела, что с деревенскими девушками казаки делали! А кто не хотел, отбивался, били и даже убивали… Это было так страшно…

Отвечать за весь мужской род я не мог, поэтому молчал, слушал, как она, путаясь в словах, объясняет, видимо, боясь, что я снова от нее отдалюсь.

— Когда ты тогда, сам знаешь, ну, помнишь, когда я тебя спросила? Я подумала, что ты тоже можешь меня, мне сделать так. Я очень испугалась. Ты не сердись, я же не знала. Ты, правда, хороший. А потом ты перестал на меня смотреть, и мне стало обидно.

— Зря, ты мне очень нравишься, — начиная понимать, что по мужской тупости и эгоцентризму, не смог разобраться в самой простой ситуации, сказал я. — Я же не знал, что тебе так страшно. Если хочешь, я к тебе и близко не подойду.

— Не хочу, — быстро ответила она и покраснела. — А это, ну то, что те делали, девушкам очень больно?

Разговор явно принимал неправильное направление, особенно если учитывать предстоящую постирушку и отсутствие у нас сменной одежды. Однако на вопрос я ответил:

— Кому как, но, думаю, не очень. Больно и плохо, когда насильно, а если девушка его любит и он не дурак, то терпимо.