– Потому как он нас тоже не бросил бы! – горячо воскликнул Тычок.

– Ну… – красноречиво подтвердил Легман. – Точно… Ну…

– И Кулак, и Мудрец, и Малыш, – добавил Тедальо. – Малыш-то хоть и новичок, а парень хоть куда!

– И один раз наши задницы собой уже прикрыл, – взмахнул рукой Карасик.

А Белый молча подкинул на ладони короткий нож с широким лезвием и не глядя метнул через плечо. Клинок вонзился в ствол липы и задрожал, наполняя воздух тихим гудением.

– Так что ты, «того-энтого», гляди у меня! – прищурился Бучило, наклоняясь к Почечую. – А то беда может статься.

– Так я ж… энтого… – развел руками старый наемник. – Я ж подначивал вас… энтого… ребята!

– Знаю я твои подначки! – окрысился каматиец. – Всегда выкрутишь так, что один ты прав, а остальные… – Он запнулся, подыскивая нужное слово.

– В дерьме! – прогудел Бучило.

– Во! Точно! В дерьме по уши. А он на белом коне!

– Да когда… энтого… я? – возмутился Почечуй, но Пустельга резким окриком оборвала их свару:

– А ну, тихо! Разошлись, как дети малые! – Воительница обвела взглядом раскрасневшихся, взъерошенных спорщиков. – Вы еще подеритесь!

– Горячие барнцы! – коротко дополнил Мелкий, и все покатились со смеху. Медлительность и неспешная рассудительность уроженцев Северного Барна давно вошла в поговорки и байки по всей Сасандре.

– Значит, все за то, чтобы товарищей выручать? – продолжала женщина.

– Само собой… энтого… То есть наши – все… энтого…

Пустельга прислушалась к далекой раскатистой дроби красноголового дятла. Покивала каким-то невзначай пришедшим в голову мыслям. Сказала:

– Но ведь в банде есть и не совсем свои. Так ведь?

Тут Антоло почувствовал на себе полтора десятка пристальных взглядов. Просто заинтересованных, откровенно любопытных, презрительных, выжидающих.

– Я остаюсь, – брякнул парень, словно в омут вниз головой бросился.

– Молодец, студент! Наш человек! – обрадованно воскликнул Тедальо. Он вообще довольно благожелательно относился в табальцу. Говорил, что человека, осилившего столько наук в университете, нужно уважать и не давать в обиду. Безграмотных ослов много, даже таких, что мечом орудуют лучше, чем столяр стамеской, а вот ученых по пальцам пересчитать можно.

– Смотри, драться придется, – склонила голову к плечу Пустельга.

– Ничего. Я уж как-нибудь…

– Как-нибудь… энтого… не выйдет. Надо… энтого… хорошо! Так, ребята?

Наемники зашумели, поддерживая Почечуя. Ну, и одобряя поступок Антоло, само собой.

А молодой человек уже успел одуматься и корил себя распоследними словами. Ради кого он решил ввязаться в заведомо проигрышную драку? Ради паршивого лейтенантишки? Ради хлыща, который зарубил Летгольма? Ради человека, кичащегося дворянским происхождением и презирающего всех, кто ниже его? Ну и ладно! Если удастся вытащить лейтенанта из замка, своими руками шею сверну! И пускай только кто-нибудь попробует помешать!

– Придется тебя, студент, еще подучить на мечах рубиться, – сказала воительница. – Жаль, времени мало остается.

Антоло пожал плечами. Мол, получится подучить – хорошо, нет – что ж поделаешь?

– Что скажешь ты, сын Степи? – тем временем обратился Мелкий к Желтому Грому.

Кентавр шагнул вперед, скрестил на груди могучие руки:

– Разве я давал повод оскорблять меня? Называть трусом?

Рядом зашипел, будто рассерженный кот, Белый. Дроу и кентавр так спелись, что любо-дорого смотреть. Антоло даже обижался слегка – ведь это с ним, а не с остроухим степняк спасался от окраинцев, а после пробирался голодный, измученный, едва живой по тельбийским лесам.

– Никто не называет тебя трусом, – решительно возразил Мелкий. – Но это не твоя война. Ты вправе вернуться к сородичам.

– Вы спасли меня и моего друга, – рассудительно отвечал Желтый Гром. Антоло понял, что другом назвали его, и обрадовался. Не так уж много в последнее время было у него друзей. Один Емсиль, пожалуй. Да где он теперь?

– Вы прискакали в деревню, не спрашивая, ваша это война или нет, – продолжал степняк. – Моя честь воина требует, чтобы я сражался здесь, рядом с вами. Я должен победить с вами или умереть с вами. Иначе я потеряю честь.

Белый кивнул с довольной рожей. Любопытно: у дроу такие же понятия о чести, как у кентавров?

– Однако, сын степей, – осторожно вмешалась Пустельга. – Штурм замка не то дело, где ты можешь проявить себя. Как, скажем, ты думаешь взбираться по лестнице?

Широкий рот кентавра расплылся в улыбке.

– Дайте только подойти к воротам… – Он переступил с ноги на ногу, взбрыкнул. Широкие копыта со свистом рассекли воздух.

– Да уж… энтого… не всякая доска… энтого… выдержит! – хлопнул в ладоши Почечуй. – Ай да силища!

Наемники зашумели, переговариваясь. По обрывкам фраз Антоло уловил, что они спорят: доску какой именно толщины кентавр в силах разбить с первого удара. Самые горячие, Тедальо и Бучило, уже бились об заклад, призывая Карасика в свидетели.

За всеобщим шумом как-то не сразу заметили поднявшегося Ингальта.

Проводник вышел вперед прихрамывая – старая рана, еще с гор Тумана, – и поровнялся с лейтенантами. Развернулся, чуть-чуть скособочившись – а это уже свежее ранение, еще кожа зарасти толком не успела. Негромко проговорил:

– А я, пожалуй, уйду.

Те из наемников, что услыхали его слова, дергали за одежду других, продолжавших увлеченно спорить о крепости копыт. Постепенно все замолчали и уставились на уннарца.

– Уйду я, пожалуй, – несмело повторил он, отводя глаза и неловко переминаясь.

В повисшей тишине отчетливо прозвучала дробь дятла. А потом звучно крякнул Перьен-Брызг:

– Эх, а я думал – толк из парня будет!

– Чего… энтого… возьмешь с крестьянина? – скривился Почечуй.

– Черного кота не отмыть дочиста! – дерзко бросил Клоп – довольно молодой парень родом из самой Аксамалы, отличавшийся выпученными глазами и привычкой вытягивать губы в трубочку. – Под зад коленом, и вся недолга!

Ингальт сверкнул глазами из-под бровей, но продолжал твердить:

– Не хочу воевать больше. Ольдун заберу, детишек и уеду.

Тедальо сплюнул, отвернулся. Белый брякнул что-то на родном языке – будто сорока прокричала.

– А ну, тихо! – топнула Пустельга. – Чего взъелись на мужика?

– Вот мужик мужиком он и есть! – веско произнес Бучило. – Мы думали – мужчина, а он – мужик. Вот пускай к тяпке да лопате и возвращается!

Уннарец скрипнул зубами, но смолчал.

– Мы его в банду принимали? – въедливо поинтересовалась Пустельга. И сама ответила: – Нет. Не принимали. Он вправе уйти. И никто не должен его осуждать. Понятно?