Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо как Россия!..

Отвечая Чаадаеву, Пушкин писал: «…Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал…» Иной раз любят лукаво эти слова столкнуть с другими, из письма к жене: «…Чорт догадал меня родиться в России с душой и с талантом!» При этом забывают напомнить, что в первом случае мы имеем дело с принципиальными историософскими размышлениями поэта-патриота, а во втором случае с жалобой «раздраженного литератора», издающего подцензурный журнал. Как говорится, почувствуйте разницу! Кстати, многие друзья, даже Жуковский, не увидели «ни на грош» поэзии в знаменитых «Клеветниках России». А жаль, ведь это была особенная, державная, если хотите, даже «геополитическая» поэзия, вдохновляющая ратное сознание соотечественников и выжигающая в душах «врагоугодничество»:

Иль Русского

Царя еще бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас? или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет Русская Земля?

Особенность «геополитической» поэзии в том, что в годы державного могущества (как в пору написания «Клеветников») она наполняет души законной гордостью и святым патриотическим восторгом, а в пору упадка и оскудения, напротив, язвит гражданскую совесть, полнит сердца негодованием. Не знаю, как другие, а я процитированные выше строки не могу сегодня читать без скорби и стыда. Известно, что в сюжете «Медного всадника» Пушкин использовал популярный по тем временам исторический анекдот. Медный Петр I явился к Александру I, сдавшему Москву Наполеону, и возмущенно заявил: «Молодой человек, до чего ты довел мою Россию!» Впрочем, медный Пушкин, сойдя с пьедестала и явившись в сегодняшний Кремль, мог бы гневно воскликнуть то же самое…

Гоголь романтически мечтал: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». До срока, означенного автором «Мертвых душ» (статья написана в 1832 году), осталось уже недолго, и, полагаю, тех, кто доживет, ожидает разочарование. Русский человек почти через двести лет черпает национальную духовность в пушкинском прошлом. В этой же статье у Гоголя есть строки, которые цитируют значительно реже: «Поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами…»

Много сказано об оторванности дворянской интеллигенции от народа. Но сегодня мне иногда кажется, что просвещенные современники Пушкина, говорившие порой по-французски лучше, нежели по-русски, «чувствовали и выражали» свой народ лучше людей, называющих себя нынче «российской элитой», а на самом деле являющихся все той же неистребимой «светской чернью». И далеко не случайно смертельный удар по поэту был нанесен из нессельродевского окружения, совершенно лишенного русского национального самосознания. Именно эти люди во многом подготовили катастрофу Крымской войны, именно о них в стихах, навеянных пушкинскими «Клеветниками», писал Лермонтов:

Да, хитрой зависти ехидна Вас пожирает; вам обидна Величья нашего заря; Вам солнца Божьего не видно За солнцем Русского Царя.

Итак, Пушкин-вольнолюбец и Пушкин-державник не нужен сегодня людям, старающимся всеми силами «царю Борису сдержать венец на умной (так в оригинале. — Ю. П.) голове». Те, кто внимательно следил за публикациями и передачами, посвященными 200-летию, наверное, заметили, что на первый план во время этой «предпраздничной вахты» выдвигался Пушкин-повеса, Пушкин-эротоман, Пушкин-балагур, Пушкин-эпатажник, Пушкин-чернокнижник… Например, по Москве расставили стенды, где под цитатой «Мне скучно, бес!» собраны все многочисленные черти из пушкинских рисунков. Странно еще, что на телевидении не поставили стриптиз-шоу «Царь Никита и сорок его дочерей», а в буквари не включили матерные места из переписки с друзьями! Нет, я не ханжа и «ненормативный» Пушкин и мне так же дорог. Но это стремление оправдать слабостями, метаниями и озорством гения наше сегодняшнее нравственное и государственное ничтожество — вещь отвратительная. Почему ж тогда не облечь в мрамор и не воздвигнуть подле храма Христа Спасителя страшный пушкинский рисунок — Сатану, распятого на кресте?

Александр Блок писал: «Великие художники русские — Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой — погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет, они знали свет. Каждый из них, как весь народ, выносивший их под сердцем, скрежетал зубами во мраке, отчаянье, часто злобе. Но они знали, что рано или поздно все будет по-новому, потому что жизнь прекрасна».

Да, Пушкин знал свет! Этим светом пропитаны его сочинения, да и вся жизнь его светоносна. Когда мы читаем его строки, этот свет льется нам в душу, освещая самые ее потайные глубины. Свет мысли «умнейшего мужа России» помогает нам сегодня отвечать на мучительные вопросы о судьбе Отечества. Пушкин старался понять и Петра, который «уздой железной Россию поднял на дыбы», и несчастного Евгения, крикнувшего отчаянное «Ужо тебе!..» безжалостному царю-окнорубцу, и Пугачева, ведь через его «окаянство» Бог наказывал Россию… Прежде всего в этом всепонимании и заключена знаменитая всеотзывчивость Пушкина.

Пушкин — световой код, с помощью которого Россия сама себя открывает, разгадывает, расшифровывает. Кто знает, быть может, пушкинский «либеральный консерватизм», как определил взгляды своего гениального друга П. Вяземский, и есть наша столь безуспешно искомая национальная идея…

Газета «Слово», июнь 1999 г.

То, что слово не воробей, общеизвестно и даже записано в словаре Даля. То, что слово не голубь с оливковой веточкой в клюве, для нас, обитателей современной России, увы, очевидно. А вот в том, что слово не птеродактиль, несущий в двухметровой пасти связку розог для общественной порки, сегодня читателей надо долго убеждать. Давайте сознаемся: мы живем в эпоху нарастающего анти-СМИтизма (не путать с антисемитизмом — явлением непростительным!). И этот антиСМИтизм объясним. Во-первых, «четвертая власть» долгое время была, извините за выражение, информационным спонсором многих ошибок и даже преступлений минувшего десятилетия. Потешаясь над былым академиком Лысенко и его ветвистой пшеницей, пишущие и говорящие в эфире высокообразованные граждане с юннатской непосредственностью навязали обществу столько бредовых проектов под видом реформ и столько проходимцев под видом реформаторов, что полуграмотные селькоры первых лет советской власти, как говорится, отдыхают. Нет, я понимаю: хотели как лучше… Но и Лысенко хотел как лучше. Между прочим, еще у древних индоевропейцев был миф о пшенице со ста колосьями. Но какая-то архетипическая мамаша подтерла второпях этим высокоэлитным злаком попку младенцу, и Творец осерчал… Так что академик со своим проектом просто умело воспользовался генетической памятью вождей и обывателей. Тоже ведь был пиарщик!