Прошло три часа. Солнцу пора было закатиться, но его невозможно было увидеть за сплошной пеленой дождя. В угасающем свете дня небо продолжало оставаться все таким же серым, куда ни взгляни. На шлюпке невозможно было спрятаться от дождя, но никто об этом и не беспокоился. Все промокли до нитки, ежились под холодными струями дождя, хлещущего по прилипшей к телу одежде, и были счастливы. Даже ужасная, трагически-бессмысленная смерть Синклера не могла им помешать радоваться дождю, который, вероятно, мог бы оживить молодого солдата, не прыгни тот навстречу своей гибели. Они были счастливы, потому что закон самосохранения побеждал все остальное. Они избавились от смертельной жажды и утолили ее даже больше, чем хотели. Холодный дождь благополучно врачевал их ожоги. В один из бочонков удалось собрать более пятнадцати литров свежей дождевой воды. Усиливающийся бриз ровно гнал шлюпку в нужную сторону. Они оставили позади тот грозящий смертью островок и быстро приближались к западному побережью Явы. Поэтому все были безумно счастливы, счастливы так, как не могли себе даже представить, потому что спасение было близко, чудеса все еще случались и все беды наконец остались позади.

Как обычно, именно Маккиннон первым заметил вытянутый, низко сидящий в воде силуэт, проступающий за пеленой дождя более чем в двух милях в стороне. У них не было причины бояться чего-либо, кроме самого худшего, неизменно худшего. В считанные секунды спустили паруса сложили мачту и залегли на дно шлюпки. В пелене дождя такую пустую дрейфующую лодку трудно заметить даже с близкого расстояния, а заметив, можно и не обратить на нее внимания. Но их заметили. Вытянутая серая тень уже изменила курс, чтобы перехватить шлюпку по курсу дрейфа. Теперь им осталось уповать на Бога и благодарить впередсмотрящих, вовремя заметивших вытянутый силуэт на широком сером фоне моря.

Первым с долей недоверия опознал вытянутую серую тень Николсон, вслед за ним это сделали Файндхорн, Вэнниер, Эванс и Уолтерс. Не впервые они видели подобные силуэты, и ни у кого не оставалось сомнений в том, что это такое. Это был торпедный катер военно-морских сил Соединенных Штатов. Их торпедные катера нельзя спутать ни с чем: длинный изящный нос, фанерный двадцатиметровый корпус с тремя мощными морскими двигателями, четыре направляющих для запуска торпед и пулеметы 50-го калибра. Все это просто невозможно не узнать. На катере не имелось никакого флага, но, как бы для того, чтобы развеять остатки сомнений относительно его государственной принадлежности, моряк на торпедном катере развернул большое звездно-полосатое полотнище, расправленное ветром. Катер приближался со скоростью более тридцати узлов — далеко не предел для него. Белые буруны пенистой воды расходились в стороны от носа. Даже в наступающих сумерках нельзя было ошибиться во флаге и в катере. Звездно-полосатый флаг США — один из самых легко опознаваемых.

Все в шлюпке уже сидели, а двое даже стояли, размахивая руками. С торпедного катера двое тоже махали им в ответ: один — из рулевой рубки, а другой — от пулеметной установки на носу торпедного катера. Люди на шлюпке стали собирать свои жалкие пожитки, готовясь перебраться на американский катер. Мисс Плендерлейт поправляла шляпку на голове, когда торпедный катер замедлил ход, остановив мощный мотор фирмы «Паккард», развернулся и медленно пошел в нескольких метрах вдоль борта шлюпки. Рядом с катером шлюпка казалась просто карликовой. Еще до полной остановки катера два конца тяжелых канатов полетели точно в носовую и кормовую части шлюпки, ясно свидетельствуя о высоком уровне подготовки команды. Оба судна прижались борт к борту. Николсон одной рукой взялся за борт катера, а другую поднял, приветствуя невысокую неуклюжую фигуру, появившуюся из рулевой рубки.

— Привет наверху, — широко улыбнулся Николсон и протянул руку. — Братцы, как же мы рады вас видеть!

— И вполовину не так, как мы рады видеть вас, — с белозубой улыбкой ответил тот, сделав неуловимый жест, по которому три моряка перестали быть любопытными наблюдателями и стали напряженно-внимательными охранниками, внезапно доставшими автоматы. Автоматы застыли в их руках, а в правой руке отвечавшего появился пистолет. — Однако опасаюсь, что ваша радость будет более кратковременной, чем наша. Пожалуйста, стойте спокойно и не двигайтесь.

Николсон почувствовал себя так, словно получил удар под ложечку. В каком-то странном оцепенении он увидел, как его рука, лежащая на борту катера, налилась тяжестью, резко напряглась так, что обозначились все сухожилия на тыльной стороне кисти. Несмотря на выпитую в огромном количестве воду, во рту у него пересохло, будто в сушильной печи. Однако он нашел в себе силы спокойно спросить:

— Что это за дурная шутка?

— Согласен, — слегка поклонился его собеседник, и Николсон вдруг увидел очевидный признак — туго натянутую кожу в уголках слегка раскосых глаз. — Для вас это вовсе не смешно. Посмотрите.

Он махнул свободной рукой, и Николсон взглянул, куда тот указывал. Звездно-полосатый флаг исчез, и на флагштоке поднимался вверх флаг Страны восходящего солнца.

— Коварная уловка, правда? — продолжал человек, упиваясь собой. — То же касается катера. И к тому же я и мои люди достаточно похожи на англосаксов. Хотя нас и подбирали по этим признакам, могу вас заверить, что мы этим не особенно гордимся. Все это, впрочем, неважно. — Его английский язык был безупречен, с подчеркнуто американским акцентом, и ему явно доставляло удовольствие демонстрировать свое произношение.

Внезапно он умолк, оскалил зубы и навел пистолет на бригадного генерала, который с удивительной для человека его возраста быстротой вскочил и замахнулся пустой бутылкой из-под виски. Пальцы японского офицера непроизвольно крепче сжали оружие и медленно расслабились, когда он увидел, что удар бутылкой предназначался не ему, а ван Оффену, который инстинктивно полуобернулся, почувствовав опасность, и слишком поздно поднял руку, защищаясь. Тяжелая бутылка ударила его по голове возле уха, и он рухнул, будто подстреленный.

Японский офицер уставился на Фарнхолма:

— Еще одно такое движение, и ты, старик, умрешь. Ты что, с ума сошел?

— Я — нет, но этот человек сошел с ума, и мы все могли бы погибнуть. Он тянулся к пистолету. — Фарнхолм сердито смотрел на упавшего. — Я проплыл слишком много, чтобы умереть в подобной обстановке под дулами наведенных на меня автоматов.

— Ты мудрый старик, — промурлыкал офицер. — Действительно, вы ничего не можете сделать.

Они ничего не могли предпринять, беспомощно осознал Николсон, совершенно ничего. Он почувствовал, как его охватила горечь, которая ощущалась даже во рту. Стоило ли преодолевать такое расстояние, столько всего испытать, испытать даже невозможное, пожертвовав при этом пятью жизнями, чтобы в итоге попасть в такую ситуацию? Он услышал позади себя лепет малыша Питера, обернулся и увидел стоящего на скамье маленького мальчика: закрыв ладошкой лицо и растопырив пальцы, он смотрел сквозь них на японского офицера. Малыш был не особенно испуган, скорее озадачен. Николсон снова почти физически почувствовал горечь и отчаяние. Поражение еще можно было принять, но присутствие Питера делало его невыносимым.