— Потому что он в Лондоне, а это безопаснее Боготы.

— Дело не в этом. А в том, что дочери умеют из своих отцов веревки вить.

У Гейл были сын Эдвард — вскоре ему предстояло отправиться в университет — и дочь Сара, на несколько лет младше. Дуг сейчас проводил с ними помногу времени, и его уедало, что Гейл до сих пор не знакома ни с одним его ребенком.

— Когда Корри вернется, я прослежу, чтобы вы встретились, — пообещал он.

— Никакой спешки, — сказала она. — У меня такое чувство, что это будет наша первая серьезная трудность. Не уверена, что уже готова к ней. Давай я сперва переживу встречу со всеми твоими старыми друзьями.

Решили добираться не поездом, а поехать на машине из дома Гейл (впечатляющего трехэтажного здания ленточной застройки в Эрлсдоне, одном из самых богатых районов Ковентри) на ужин к Бенджамину в центре Бирмингема. Катились по трассе А45, запруженной четырехрядной магистрали, по сторонам которой за гостиницами, легкими промышленными постройками и оживленной махиной Бирмингемского аэропорта еще виднелись остатки Шекспирова Арденского леса. Дуг вел, а Гейл стремительно преодолевала последние страницы романа Бенджамина — намеревалась успеть до встречи с автором.

— Ну, — сказала она и отложила книгу, когда они уже приблизились к центру города, — тоскливо. Прекрасно написано, однако тоскливо.

— Меланхолия, — произнес Дуг, — очень Бенджаминова штука. Особенно английская меланхолия. С довеском в виде болезненной ностальгии.

— Судя по всему, у нас впереди веселый вечер.

— Не волнуйся. Он все это оставляет для письменного слова.

— Напомни, кто еще там будет?

— Там будут Филип Чейз, с которым мы вместе учились в школе, и его жена Кэрол. Вторая жена. Возможно, сестра Бена Лоис и ее муж, хотя в центр ей ездить не очень нравится.

— Почему?

— Она от этого дерганая. Была там в ночь взрывов в пабах[91]. Не просто где-то рядом, а в самой гуще. Где все случилось. Видела, как убили ее парня.

— Черт. Бедняга.

— До сих пор не отпустило.

— Вряд ли такое вообще когда-либо отпускает. А у Бенджамина есть подруга или английская меланхолия уже не тот магнит для девчонок, каким была в свое время?

Дуг улыбнулся.

— По последним данным, он один. Само собой, много лет состоял в браке, но то уже давненько было.

— Дети?

— Не с женой. У него есть дочка Мэлвина, живет в Штатах, но мы о ней не говорим.

— Как все сложно. Есть еще что-то, о чем мы не говорим?

— Нет, кажется, на этом всё. Может, племянница Бена приедет. Софи. Дочка Лоис. И еще Стив Ричардз, другой наш старый друг.

Но Стива в итоге не было — они с женой укатили в отпуск. А когда Дуг спросил, появится ли Софи, ее мать ответила:

— Она бы с радостью, но уехала в Амстердам. У нее берут интервью для документального фильма по Вермееру. — Она изо всех сил старалась делать вид, что не считает это чем-то выдающимся.

— Ух ты, уже и телевидение? — На Дуга это произвело впечатление.

— Ну… всего лишь «Скай Артс».

Они сидели в ресторанном баре с предварительной бутылкой шампанского. Дуг представил всем Гейл — как «приемлемое лицо партии тори». Филип подчеркнуто подал ей бокал, налил шампанского и пригласил сесть рядом.

— Ну давай, — сказал Дуг, — доложи нам, как все случилось. По-моему, это самый странный выбор победителя с тех пор, как Евросоюз получил Нобелевскую премию мира в 2012-м.

— Я пока ничего не получил, — поправил его Бенджамин. — Я пока даже не в коротком списке — только в длинном. — Но улыбка с его лица не сходила все равно. Лоис, сидевшая рядом, задумалась, до чего милая это улыбка и как редко в последние годы она ее видела.

— Ну конечно, я подал заявку из-за призовой суммы, — сказал Филип, — потому что само собой же? Пусть и не думал, что книге хоть что-то вообще светит… в смысле, извини, Бенджамин, я не хотел, чтоб показалось…

— Все в порядке, — отозвался Бенджамин. — Я понимаю, в каком ты смысле.

— Я и забыл про это дело, пока в прошлую среду не раздался звонок — ни с того ни с сего. От организаторов премии, из Лондона.

— Потрясающе. Прямиком в Высшую лигу. Ну, Бен, потрясающее же чувство наверняка. Сам подумай, даже Лайонел Хэмпшир в этом году не попал.

Так и было. Когда объявили длинный список, те немногие газеты, что не поленились доложить об этом, начинали с новости, что выдающийся беллетрист в этом году оказался «отвергнут» — как принято выражаться в таких случаях — членами жюри, которых, судя по всему, не впечатлил его худосочный и вычурный шестой роман «Занятный расклад артишоков».

— Немудрено, — сказала Лоис. — Читала я эту книгу, барахло. Ни в какое сравнение с твоей.

— А «Лэдброуки»[92] уже огласили ставки? — спросил Дуг. — Сколько за тебя предлагают?

— Пока сто к одному.

— Ясно. Большой кредит доверия, значит. Но все равно игра свеч стоит.

— Я не выиграю, — сказал Бенджамин. — Даже в короткий список не попаду.

— И что? — сказал Филип. — Мы с Кэрол уработались, язык на плечо. Каждый «Уотерстоун» в этой стране пожелал полдесятка экземпляров. Продажи подскочили на три тысячи процентов. Телефон раскалился. Бен у нас теперь — история. Лучшая на свете: отважный чужак против больших пацанов. Англичане обожают белых ворон. Я был на местном радио, говорил о Бене, в итоге дал интервью «Радио Четыре». А на той неделе еще две газеты приедут Бена интервьюировать.

— Общенациональные?

— Общенациональные.

Дуг поднял бокал.

— Молодец, дружище. Давно пора. Ты заслуживаешь этого как никто другой. — Он огляделся — убедиться, что все готовы выпить. — За Бенджамина.

— За Бенджамина, — откликнулись они.

Бенджамина захлестнуло чувством. Всматриваясь в улыбающиеся лица — в лица его старейших и ближайших друзей, в лицо любимой сестры и даже в лицо Гейл, с которой они только-только познакомились, но он уже начал к ней проникаться, — он ощущал себя так, будто тонет в оторопи, слаще которой ничего не бывает. И в лучшие-то времена застенчивый (а сейчас были времена точно лучшие), никогда не ловкий со словами, если не было возможности хорошенько их обдумать, прежде чем доверить бумаге, он в тот миг упивался счастьем — счастьем столь полным, что выразить его не получалось совсем. Оставалось лишь — как обычно — прибегнуть к преуменьшениям и самоиронии.