Что-то подсказывало мне, что это понятие было ему знакомым.

— Может, это не так уж тяжко для мужчин. Но девушка, дорогой мой, нуждается в том, чтобы чувствовать ваше желание. Чувствовать его. И это достигается посредством мелочей. Например, ваша рука. Она осталась без дела: кладите ее на меня. Или на себя! Куда хотите, лишь бы создавалось впечатление, что вам нравится то, что вы делаете.

— Хорошо.

— Я доходчиво изъясняюсь или звучит как по-китайски?

— Нет, все понятно.

— И когда вы лижете, черт возьми!.. Нужно быть там подбородком, всем лицом, нужно вести себя как животное. Наверняка в вас спит какой-нибудь зверь!

— Несомненно.

— Тогда лижите, кусайте, сосите, нюхайте, дайте волю своим чувствам! И нет плохих инициатив.

На твоем лице было написано такое тотальное непонимание, что это вызвало у меня немного жалости.

— Я говорю вам об этом, чтобы оказать услугу, знаете. И потом, не нужно делать что-то, если вам этого не хочется, просто чтобы доставить кому-то удовольствие.

В ответ ты заскрежетал зубами.

— Нужно просто не забывать про энтузиазм, хорошо? Вот что возбуждает.

В этот самый момент, в эту секунду ко мне в голову пришло решение проблемы. Как я раньше об этом не подумала?

— Смотрите, вот я, например. Уверяю вас, если бы сейчас на вашем месте была я и делала то же самое, — я импровизирую — вам бы точно не показалось, что мне самой неохота делать это. Хотите, покажу вам?

— Да, давайте.

Естественно, ты ничего не понял, потому как кончил не двигаясь, не проронив ни слова, даже не вздохнув. Собак на улице — и тех потряхивает. Слишком ты был цивилизованный, чтобы дать волю стонам, но этого недостаточно, чтобы превратить любовь в искусство. Затюканный бедняга, что-то среднее между животным и госслужащим.

— Вот видите, — повторила я, снова натягивая свои трусы. — Вот в этом вся ваша проблема. И голову ломать не стоит.

Что еще?

— Вот это.

— Но я ничего не сделал…

— В этом-то и дело. Вы ничего не сделали, как будто мертвы. Вы кончили, а я поняла это только по нагревшемуся презику.

Думаю, я не очень экспрессивный человек. Да, понятное дело… Но постарайтесь, старик.

Это я вам как профессионалка говорю.

Я молча смотрела, как ты одеваешься. Мне было жалко видеть твои печальные кальсоны, твою маечку, будто из прошлого века, жалко смотреть, как ты заблаговременно надевал носки, а потом уже все остальное. Сам Уэльбек, мастер всего грязного, и тот отказался бы писать такую жалкую картину. Я представляла, как в своем домишке в Бос ты каждое утро в точности повторяешь этот ритуал. Никакая женщина, ради которой можно было бы и заправить рубашку в штаны, не наблюдает за тобой. Ты настолько одинок и настолько отчаялся, что даже редкое присутствие девушки поблизости не заставило тебя развернуться ко мне лицом, пока ты засовывал ноги в штанины, и тем самым скрыть неприглядный жирок на ягодицах. Я догадалась, почему Доротея отправила тебя ко мне: решила, что соотечественница поймет тебя лучше, чем она сама. Однако, чтобы понять тебя, не нужно было говорить на одном языке. Твоя проблема универсальна. Единственное, о чем француженка догадается быстрее, чем немка, русская или румынка, — это то, что, отняв у тебя возможность сходить в бордель дома, тебя лишили сексуальной жизни. Если бы только проституция была легальна и упорядочена, если бы она никогда не переставала быть таковой, уже в семнадцать лет ты вместе с дружками отправился бы к профессионалке за первым поцелуем и прочим. Ты был бы еще покладист и смог бы запомнить элементарные основы науки желания. Ты бы заплатил молодухе, в которую влюбился бы после, как и все в семнадцать лет, и эта любовь пробудила бы в тебе любопытство. Или же ты пошел бы к взрослой, слегка грубой проститутке, которая пожурила бы тебя: «Ну что же, золотце, если будешь продолжать в таком духе, у тебя будет мало шансов однажды заняться этим бесплатно, поверь моему опыту».

Безнравственно ли сожалеть о том, что твоим сексуальным опытом не стали походы к проституткам? Это было бы лучше, чем случайные половые акты с подвыпившими девушками после студенческих вечеринок. Чего можно пожелать мерзким, неприятным, неуклюжим мужчинам, приговоренным к женскому презрению, если не каплю любезного тона и улыбчивости обитательниц публичного дома? То в тебе, что вызывало антипатию, было результатом долгих лет застенчивости, отказов, обиженного самолюбия, результатом того, что в подростковом возрасте девочки не смотрели в твою сторону. Еще один мужчина в стаде тех, кто не трахался, не приложив к этому нечеловеческих усилий, кто напрягается, чтобы выдавить из себя хилую улыбку, а к тридцати пяти просто сдается. Неуклюжего пацана, полного желания научиться, задушили в пыльном теле адвоката.

Ты уже почти оделся, лицо у тебя немного просветлело, и мы вяло переговаривались. Решив попробовать себя в роли скрупулезного казначея, ты решил узнать, сколько я просила в Париже за час:

— Пятьсот евро, — ответила я сдержанно, и ты округлил глаза, а после недоверчиво хихикнул.

— Ого, эх!

— А что?

— Это надувательство!

Эх, значит, вы безнадежны, французское быдло? Мы готовы пожалеть ваше одиночество и некомпетентность, но вы всегда найдете способ предстать перед остальными грязными козлами — может, так веселее. Я улыбнулась тебе. В моем взгляде было больше презрения, чем возможно переварить. На секунду захотелось объяснить тебе, насколько бесценны для некоторых мужчин эксцентричные выходки молоденьких девушек из хороших семей, которым приспичило поискать приключений на собственную задницу.

Захотелось рассказать тебе, до какой степени они теряют рассудок, когда заводятся и есть возможность удовлетворить увеличивающийся в объемах пенис в недрах перламутрового живота студентки, которая при случайной встрече на улице и руки бы им не пожала.

Мне захотелось объяснить тебе, что даже за сумму, не доходящую до ста евро, которую ты заплатил за перепих, надули, опять же, тебя. По твоей собственной вине. Был бы ты улыбчив и любезен, я ответила бы тем же. Невежа. Тебе что взрывающийся мотор, что взор, полный страсти, — все одно.

На прощание ты пожал мне руку.

Come on, The Rolling Stones

Сентябрь 2014. Я уже на протяжении двух месяцев работаю в Доме с профессиональной отдачей, которая лишает меня всякой социальной и сентиментальной жизни. Пребываю я на волне возбуждения от сильной жары после целого месяца, проведенного в южных регионах моей родины, и поэтому — в хрупком состоянии, которое никогда не сулило мне ничего хорошего. Напрасно надрываю задницу на работе, клиенты не в состоянии