– Дядя Джейми не узнал бы этот дом, доведись ему сейчас войти сюда, – сказал Шейн. – Ты хорошо здесь поработала.

– Да неужели?

– Ладно, не начинай все сначала. Я просто хотел тебе сказать, что детям опасно...

Кэтлин смяла в кулаке край передника.

– Да что ты говоришь? Что ж, поздравляю. У тебя получилось завести меня.

– Мир, женщина. У тебя что, месячные? Чего ты такая раздражительная?

Глаза Кэтлин расширились.

– Советую вам следить за своим языком, сэр, – сказала она, – такие вещи тебя вовсе не касаются.

Шейн пожал плечами.

– Вообще я твой муж, так что такие вещи меня касаются. Тем более если учесть, что моя жена превращается в мегеру.

– Это несправедливо! – Она развернулась, явно намереваясь выйти из комнаты вон, но внезапно остановилась как вкопанная. – А кто не станет мегерой, если ее муж в постели произносит имя другой женщины?

– Ты что, до сих пор на меня за это злишься? – Он шагнул к ней. – Кейти, это был только сон.

– Ты все еще думаешь о Сериз. Признай это.

– Один раз, – сказал он, – всего один раз я упомянул ее имя во сне, и ты...

– Нет, не раз, – сказала Кэтлин зло. – Три или даже четыре раза. Сегодня ночью, например, ты снова сказал это. Ты что, сравниваешь нас? – Она уже задыхалась от гнева. – Ну и как? Я похожа на нее?

– И что ты хочешь услышать в ответ? – В затылке Шейна пульсировала такая боль, словно кто-то пытался просверлить его черепушку сверлом размером с десятицентовую монету. – То, что у нас было с Сериз, отличается от того, что было у нас с тобой, когда мы поженились. Но это было.

Кэтлин побелела.

– А сейчас? Ты любишь меня, или ты все еще любишь ее?

– Любовь может умереть, Кейти. Моя любовь к Сериз умерла той ночью, когда ее убили. Она убила ее, когда попросила у меня деньги на то, чтобы убить нашего ребенка. Она убила ее, когда сказала мне, что ни за что не станет жить впроголодь, готовя и стирая на одного человека.

– Если ты не любишь ее больше, то почему ты не можешь перестать о ней думать?

– Потому что ее кровь на моих руках. Потому что я был мертвецки пьян и... – Он прервался, не в силах продолжать разговор, не в силах признаться вслух, что был настолько зол на нее, что желал ей смерти. Он не мог сознаться Кэтлин, что не раз хватал Сериз за плечи и тряс ее так, как это делал его отец с его матерью.

– Это ты убил ее? – спросила Кэтлин.

– Сколько можно тебе говорить, что я этого не делал?

– Ты говорил... – По щекам Кэтлин катились слезы. – Ты хочешь, чтобы я верила тебе на слово, а сам моему слову верить не желаешь. Ты не хочешь верить в то, что я говорю тебе про Дерри.

– Правда может быть разной в зависимости от того, с какой колокольни ты на нее смотришь, – прошептал он хриплым голосом. – Но я не мог зарезать Сериз до смерти, и если ты не хочешь в это поверить, то и черт с тобой.

– Я очень хочу поверить в то, что кто-то другой убил ее, Шейн! – закричала она. – И я верю в это. – Она закрыла лицо руками. – Неужели ты думаешь, что я была бы сейчас здесь с тобой, если бы не верила твоим словам?

Шейн подошел к ней и обнял.

– Не плачь, – сказал он. – Когда ты плачешь, мое сердце разрывается на части. – Черт возьми, как он ненавидел эти споры с Кейти; ему всегда казалось, что у нее на руках все тузы, а у него – лишь пара валетов.

Они поцеловались, сделав вид, что примирились, но зерна боли, причиненной друг другу, упали на почву и вскоре должны были дать всходы, подобно озимым, ждущим своего часа под февральским снегом.

И вот следующим вечером, за ужином, они снова нашли причину для ссоры.

– Скоро Рождество, – сказала Кэтлин после того, как дети отправились спать и они сидели на кухне, попивая чаек. – Мы должны что-то сделать, чтобы купить детям подарки.

– У них есть теплая одежда, достаточно еды и крыша над головой. Я не могу позволить себе покупать им всякую ерунду на подарки.

– Но ведь это же Рождество! – Взгляд Кэтлин сказал ему больше, чем могли сказать слова. Она считала его скупердяем, экономящим деньги на радостях детишек.

– Я говорил тебе, Кейти, – ответил он, – пока я не продам скот в Форт-Индепенденс...

– Ты слишком беден, чтобы устроить нам праздник?

От стыда у Шейна зарделись щеки и покраснела шея. Его жена ничего не знала о бедности. Как она могла понять, к примеру, его беспомощность, когда он смотрел, как плачет его маленькая сестренка, глядя на лавку кондитера, а он ничего не мог купить ей?

В доме Патрика Макенны никогда не было праздников, и дети никогда не получали подарков. И на Рождество в том числе. По сравнению с тем, как жил он и его братья и сестры, Дерри и Джастис были просто богачами.

– Джастис уже вырос из игрушек, – сказал он грубо. – А что до Дерри, то чем меньше она будет ожидать от меня, тем легче ей будет здесь жить.

– Ты это серьезно? – спросила Кэтлин.

– Испеки им печенья или что-нибудь в том же духе. Дети любят печенье.

– Что, только печенье на рождественский стол?

– Многие дети были бы счастливы, если бы ели, как наши. Мясо каждый день и пирог по субботам.

– Но твоим детям и не приходится голодать, – настаивала Кэтлин. – У их отца шестьсот акров земли, дом, конюшни и много еще чего...

– Черт возьми, женщина! Ты что, не понимаешь? Да, у меня есть Килронан, ноу меня нет денег до тех пор, пока я не продам скот. Все, что у меня было, я отправил тебе, чтобы ты приехала сюда.

Ее гнев сошел на нет. Кэтлин в изумлении уставилась на него.

– Ты хочешь сказать, что у тебя ни гроша за душой?

– Вот именно.

– Но почему ты мне ничего не сказал?

Он с шумом выдохнул.

– В семье мужчина должен заботиться о финансах, а не женщина...

– Ну что за вздор! Жена должна быть напарником своему мужу. Я знаю, каково это – быть без денег. После того, как мой отец умер, мы с Морин с трудом находили средства на еду и дрова.

– Мой дядя оставил Килронан в долгах, Кейти. И я до сих пор расплачиваюсь с ними. Если бы у меня были деньги, я бы ни секунды не колебался, чтобы потратить их на тебя или детей.

– Я чувствую себя такой дурой, – сказала она. – Упрекала тебя в жадности совершенно без причины. Прости меня, Шейн.

– Нет-нет, это я виноват. Я должен был раньше тебе все рассказать, но это все моя гордость. Для меня проще терпеть твои упреки в скупердяйстве, чем признаться, что я тот же, кем и был, – грязный ирландец без шиллинга в кармане.

Кэтлин покачала головой.