– Да, уж… – я вздохнула, – … и что интересно, ведь никто из нормальных людей не живёт по принципу: убей, укради, не почитай отца и мать свою…

– Правильно, только редкие сволочи. Все за мораль! Но по мере своих возможностей. И никто – в ущерб себе. Исключая героев и святых. Преклоняемся, помним, равняемся, но вакансий на их пьедесталы полно. Позволь и мне быть простым смертным.

Фил посмотрел на меня, ожидая хоть какой-то реакции на свои мысли. Я молчала. Не хочет человек соприкасаться ни с милицией, ни с беспризорниками. Имеет право. Но что-то его всё-таки волнует. Пусть выговорится. Он никуда не спешит, и мне не хочется нести домой не проходящее мрачное состояние.

– Кстати, ты сказала, что надо искать позитив во всём. Что не обязательно говорить высокие слова о долге и совести всего человечества, надо всего лишь заниматься своим делом, которое любишь и знаешь лучше всех. Прописная истина. Но ещё ты считаешь, что каждый может гордиться тем, что умеет делать лучше всех…

– Например, дальше всех плевать…

– Почему сразу плевать?! – ошарашено спросил Фил.

– Ты хотел услышать – лучше всех фотографировать? – рассмеялась я. – Просто вспомнила Алтай. Как-то на одном из собраний я сказала детям, что каждый из них может гордиться собой, ибо что-то он может делать лучше всех, – чтобы повысить их самооценку.

– Например, плевать дальше всех, как Толик? – раздалось из зала.

– Для подобных «умельцев» существует «Книга рекордов Гиннеса». Если он победит в таких соревнованиях, то и приз денежный получит, – ответила я под хохот собравшихся. – «Коля у нас не силён в математике», зато с трактором управляется лучше всех! Вадик у нас лучший столяр.

Представляешь, заставили меня перечислить достоинства каждого. Я им сказала и о том, что не все найдут себе работу по душе, зато после работы… Маша, например, может сшить себе самое модное платье…

– Я мечтаю собрать парусник…

– А я тортики буду печь!

– Я буду сочинять хиты!

– Мы долго говорили на эту тему и пришли к выводу, что надо развивать свои творческие способности, которые помогают сделать жизнь интересной. Вот вспомнила своих воспитанников, и мрак ушёл из души.

Мои губы сами собой растянулись в улыбке. И Фил повеселел.

– Гордиться можно всем, даже отсутствием гордости.

– Ну, это уже какой-то словесный блуд…

– Так что я хотел сказать?

– Не знаю. Более сумбурного разговора в моей жизни ещё не было. Я уже не рада, что неоригинально затронула неприкасаемую совесть олигархов. Видимо, ты хотел, но не сказал главное: и твоя совесть жива. Именно она нарушает твой привычный внутренний комфорт, и заставляет быть без вины виноватым. Не я, а она потащит тебя в подвалы и поможет не столько детям, сколько тебе крепко спать. Точка!

– Ты безнадёжна! Моя совесть милосерднее. – Фил как-то неуверенно рассмеялся. – Придётся спускаться вниз… Экстрим входит в моду, меняет сознание. Выдержу, я мужчина. А ты, хрупкая женщина, выложилась вся на Алтайской каторге и передохни!

– Да при чём здесь я?! Ты обо мне не беспокойся. Сверши свой последний подвиг и спи спокойно. Заводи керогаз, поехали! Удивительно, но мне стало легче.

– И мне расхотелось напиться. Извини, оглянулся, а поплакаться некому. Сошлось как-то всё мрачное в одну точку. Отца недавно отправили в отставку, нанесли страшный моральный ущерб. Всегда шёл в первых рядах стада, травку щипал сочную. Отставка – обида смертельная. Винит всех подряд. Вчера заехал к нему, хотел успокоить, но получилось наоборот – «Скорую помощь» пришлось вызывать. Называется «по душам поговорили». Я честно признался, что мне нравилось и не нравилось в Союзе, что нравится и не нравится сейчас, в новом времени. Но отца не проведёшь, почувствовал, что в этом новом мире мне всё-таки лучше, обозвал предателем, за сердце схватился. Я ночь не спал, переживал, а утром поехал в ЦВСН. Увидел, послушал… Получается, что отец прав? Посмотрел на тебя – точно прав. Моей маме не довелось видеть такое. Хотел убедить хоть в чём-то тебя, а убедил себя. Спасибо, что выслушала.

– Извини за резкие комментарии. Сразу бы начал с отца… Я ведь тоже дочь военного. Только папа служил отчизне с полной выкладкой по буеракам, рекам, поэтому и перестройка его не испугала: «Готов? – Всегда готов!» И в меня вдалбливал оптимизм. Как видишь, что-то осталось. Кем бы ни были наши родители, главное, что они есть. Представь себе на миг, что их у тебя нет и не было никогда. Ты – малыш, ты плачешь, зовёшь, но к тебе никто не подходит, родные руки мамы не успокоят, не обнимут. Подойдут другие, может быть даже добрые, но чужие. Надо хоть однажды в жизни такое представить, чтобы осознать благо своей семьи.

– Представить даже не могу. Страшно становиться от одной только мысли, даже в моем возрасте…

– Большинство тех, кто имеет родителей, тоже не осознает своего счастья.

– Я с малых лет мечтал от этого счастья сбежать…

– А если честно, Фил? Кем бы ты стал без помощи и поддержки своего папы-генерала? Без любви мамы? Я уж не говорю с рождения, пусть после школы, например. Извини…

– Да, стоило бы задуматься раньше. – Фил помолчал и выдавил, – Себя, сиротинушку, было бы очень жаль.

– Представил бы это, когда спорил с отцом!

– Женя, прекрати, пожалуйста, свои изощрённые пытки. Стану спонсором, сделаю выставку, провезу её по Европе, а сейчас предлагаю заехать в ресторан просто покушать. Скрась моё одиночество.

Я отказалась, но пригласила на ужин к себе. Фил пробурчал «нет», изобразив обиду, и завёл машину. Остаток дороги мы ехали молча. Мысли вернулись к дискуссии членов комиссии.

«Дети не желают жить в интернатах, работающих по принципам, далёким от гуманности», – говорил адвокат.

«Какой гуманности можно ожидать от нынешней системы?! – возражал психолог. – И в такой системе многие дети становятся неадекватными и являются угрозой даже взрослым…».

«А мы, взрослые люди, способны остаться адекватными, когда даже в больницах и на кладбищах нас обирают, обдирают как липку? – вопрошал третий. – Дошли до кощунства – наживаются даже на чужом горе. И в приютах при видимом благополучии вдруг выявляются факты лагерного режима».

«И воруют…», – напомнил адвокат.

«А кто пример подал? Сверху пример подали…», – напомнил психолог.

«С трудом находим мужчин-воспитателей, а когда находим, часто оказывается, что взяли на работу извращенца», – посетовал работник соцзащиты. – Из ста приютов только тридцать работают без нарушений, пять заслуживают просто преклонения за способность не только выживать, но даже процветать. Человеческий фактор играет основную роль. Процент порядочности общества легко просматривается».

«Демагогия, – возражал психолог, – половина общества сама выживает, четверть доживает. И все они держатся порядочно, даже достойно. Потеряна четверть, она всегда была потеряна, утонула в вине и дерьме. Что говорить в сотый раз прописные истины. Провозгласили основную жёсткую капиталистическую идею – каждый сам за себя, а сдерживающих её звериную сущность рычагов не подготовили. Призвали на помощь религию, показали пример истовой религиозности… Нелепо и неубедительно. А внутри церкви такой же разброд, конфликт конфессий – делят приходы. Общественные институты требуют массовости и времени – это могут себе позволить немногие, но даже у них некоторые корыстные моменты просматриваются. Остальные работают по принципу «от зари до зари», не до нищих и бездомных, не до жиру, быть бы живу. Надежда на новое прогрессивное поколение, вступившее в самостоятельную жизнь. Это основной хребет страны – граждане от двадцати пяти лет. Но они работают по четырнадцать часов и собственных детей видят только спящими. Лет через пять, возможно, сформируются силы, способные повлиять на политиков, заставить их служить народу, а не себе. А к тому времени зло окрепнет настолько, что справиться с ним будет невероятно трудно. Политике ошибок больше десяти лет, а их множат. На очереди демография. Опомнятся, дадут стимул для рождения детей, а кто будет рожать?! Ради пособия – только те, кто на самом дне, те, кому рожать должно быть категорически запрещено. Но при демократии разве это возможно?! Пособие пропьют, а детей снова на хребет государства, а точнее на наши с вами плечи».