Я не стал дожидаться Юдит, а заказал для нее то же самое и попросил Джованни принести бутылку кьянти «Классико».

— Я был в Америке еще по одной причине, Юдит. Дело Мишке не давало мне покоя. Там я с ним, правда, тоже не продвинулся. Но эта поездка вернула меня в прошлое.

Она внимательно выслушала мой рассказ.

— Так что ты сейчас, собственно, расследуешь? И зачем?

— Сам толком не знаю. Я бы с удовольствием поговорил с Тибергом, если он еще жив.

— Еще как жив! Я не раз писала ему всякие деловые письма и отчеты или посылала какие-нибудь праздничные подарки от завода. Он живет на озере Лаго-Маджоре в Монти-сопра-Локарно.

— Кроме того, я еще раз хотел бы поговорить с Кортеном.

— А какое он имеет отношение к убийству Петера?

— Не знаю, Юдит. Я бы многое отдал за то, чтобы узнать все нюансы. Я ведь именно благодаря Мишке занялся своим прошлым. А ты ничего больше не вспомнила по убийству?

Она подумывала о том, чтобы обратиться с этой историей в прессу.

— Я просто никак не могу свыкнуться с мыслью, что все так и закончится ничем!

— Ты хочешь сказать, что того, что нам известно, недостаточно? Но оттого, что мы обратимся с этим в прессу, ничего не изменится.

— Конечно не изменится. Я считаю, что РХЗ так и не расплатился за эту историю. Не важно, как там все получилось со стариком Шмальцем, — все равно это на их совести. Кроме того, может, удастся узнать больше, если пресса разворошит это осиное гнездо.

Джованни принес стейк. Мы замолчали и принялись за еду. Мне эта идея с прессой пришлась не по душе. Убийцу Мишке я как-никак, в конечном итоге, нашел по поручению РХЗ. Во всяком случае, РХЗ мне за это заплатил. То, что знала Юдит, она знала от меня. На кону стояла моя профессиональная честь. Я разозлился на себя за то, что взял с Кортена деньги. Если бы отказался, был бы сейчас ничем не связан.

Я рассказал ей о своих сомнениях.

— Я, конечно, подумаю, могу ли я прыгнуть выше собственной головы, но, честно говоря, я предпочел бы, чтобы ты немного потерпела.

— Ну хорошо. Я тогда обрадовалась, что не надо оплачивать твой счет, а могла бы и сообразить, что такие вещи даром не проходят.

Когда мы все съели, Джованни принес две рюмки самбуки:

— С комплиментами от нашего заведения!

Юдит рассказала мне о своей жизни в качестве безработной. Сначала она наслаждалась свободой, но потом начались проблемы. Рассчитывать на то, что бюро по трудоустройству предложит ей равноценное рабочее место, она не могла. Нужно было шевелиться самой. С другой стороны, она пока сама еще не поняла, хочет ли опять начинать жизнь секретарши.

— А ты знакома с Тибергом лично? Сам я видел его в последний раз более сорока лет назад и не уверен, что узнаю его теперь.

— Да, тогда, во время столетнего юбилея РХЗ, меня приставили к нему девочкой на побегушках, опекать во всех вопросах. А что?

— У тебя нет желания составить мне компанию, если я поезду к нему в Локарно? Я был бы рад.

— Значит, ты все-таки решил докопаться до истины. А как ты собираешься устанавливать с ним контакт?

Я задумался.

— Ладно, — сказала она, — это я беру на себя. Когда мы едем?

— Как только ты с ним договоришься и он назначит день.

— Воскресенье? Понедельник? Пока ничего не могу сказать. Может, он вообще где-нибудь на Багамских островах.

— Постарайся поймать его как можно скорее, и сразу же поедем.

Профессор Кирхенберг, услышав, что речь идет о Сергее, сказал, что готов немедленно принять меня.

— Бедный мальчик! И вы хотите ему помочь? Тогда приезжайте прямо сейчас. Я во второй половине дня буду в Пале-Буассере.

По сообщениям прессы о так называемом процессе над германистами, я еще помнил, что в Пале-Буассере обосновался Германистский семинар Гейдельбергского университета. Профессора чувствовали себя законными наследниками былых высокородных хозяев. Когда взбунтовавшиеся студенты, осквернив дворец, лишили его аристократического ореола, их примерно наказали с помощью юстиции, преподав другим наглядный урок послушания.

Кирхенберг особенно отличался вельможно-профессорским видом. У него была лысина, контактные линзы, сытое, розовое лицо; несмотря на свою склонность к полноте, он двигался с игривой грацией. Приветствуя меня, он сжал мою руку обеими ладонями.

— Какая все-таки ужасная история — то, что приключилось с Сергеем, не правда ли?

Я опять принялся задавать свои вопросы о душевном состоянии, о дальнейших планах на жизнь, о финансовом положении. Профессор откинулся на спинку кресла.

— На Сережу наложило неизгладимый отпечаток его тяжелое детство. С восьми до четырнадцати лет он жил во франконском гарнизоне Рот, в ханжески-солдафонской среде. Это были для мальчика поистине годы мученичества. Отец, реализующий свои гомоэротические комплексы в солдатском культе грубой физической силы, мать с ее неутомимым трудолюбием, добросердечностью, робостью и слабостью. И это «топ-топ, топ-топ»… — он постучал костяшками по столу, — изо дня в день марширующих взад-вперед солдат. Вы только вслушайтесь в эти звуки! — Он призвал меня жестом к молчанию и принялся стучать по столу в ритме марширующих солдат. Наконец стук стих. Кирхенберг горестно вздохнул. — Только рядом со мной он смог избавиться от тяжкого груза этих впечатлений.

Когда я заговорил о подозрении в членовредительстве, Кирхенберг был вне себя от возмущения:

— Да это же просто смешно! У Сергея особое отношение к собственному телу, чуть ли не нарциссическое. При всех предрассудках, существующих по отношению к нам, гомикам, надо же все-таки понимать, что мы с большей заботой относимся к своему телу, чем обычный гетеросексуал. Мы — это наши тела, господин Зельб.

— А что, Сергей Менке действительно гомик?

— Еще одно преюдициальное заявление! — произнес Кирхенберг почти сочувственно. — Вы никогда не сидели на Шеффель-террасе[132]с книгой Стефана Георге? Попробуйте как-нибудь. Может, тогда вы почувствуете, что гомоэротика — это не вопрос бытия, а вопрос становления. Сергей не есть, он становится, он находится в процессе становления.

Я попрощался с профессором Кирхенбергом и пошел мимо дома Мишке наверх, к замку. Поднявшись в замок, я постоял немного на Шеффель-террасе. Мне было холодно. Или мне стало холодно? Больше никаких признаков становления я не заметил. Может, потому, что был без Стефана Георге.

В кафе «Гунде» уже продавалось рождественское печенье. Я купил кулек, чтобы порадовать Юдит по дороге в Локарно.