Когда-нибудь, может быть, когда все утрясется, мне предоставят право опубликовать эти страницы, со словом «роман» где-нибудь на обложке, и дело выгорит. Я поменяю все, места, имена, время, все, кроме правды. Никто ничего не обнаружит, никто ни о чем не догадается, не случится никакой катастрофы, читатель скажет, ну, это ж роман, и забудет историю, едва захлопнув книжку. Я уже и сам не очень хочу, чтоб мне верили. Мне просто хочется рассказать, как будто я на каждой странице придумываю, что будет дальше и еще дальше, и так далее, до самого конца. Роман, черт побери. С хорошими героями и разными гадами. С удачами и невезением. Достаточно сказать, что это все вымысел. Тогда уже не надо стараться быть серьезным, верить, что то, что сказано, — важно. Не надо корчить из себя умника. Просто рассказывать, что дальше. Жизнь научила меня ждать, что будет дальше. Столько всякого происходило год за годом, иногда с одного часа до другого. В ожидании слова КОНЕЦ иногда такое могло понапроисходить, хорошее и плохое, вроде хорошее, а потом все запуталось, или всякая хреновина, которая меня движет вперед, — как тут разобраться, приходилось ждать, что будет дальше.

Мы с Квинтом решили сделать этих карателей, которые приехали из Ньюарка! Зря они уехали, дураки, из своего потерянного рая динозавров… Это лучший мир, где все дозволено. Где ничего, кроме длинных серых улиц, где маленькие домики тянутся один за другим, и непонятные дыры. Точно как челюсть у старичка. Не сразу рассмотришь душу за всем этим, даже если тут родился. И все же здесь все правдивей, чем в других местах. Дружба не на жизнь, а на смерть. Вкус спагетти. Ловушки, прячущиеся в словах. А женщины какие горячие! Даже кровь там краснее. Тот, кто не знал Ньюарка, будет жить как хищник, который родился в зоопарке.

Бог создал соблазн? Дьявол создал Ад? Человек создал Ньюарк. И когда вас оттуда выгоняют, остальной мир кажется дырой.

Что они за дураки, что уехали оттуда, чтобы меня прикончить. Надо бы сказать: поехали за моей шкурой. В полном смысле слова. Дон Мимино, Святой отец, который гнил себе в Райкерс, приказал им разрезать меня на куски, чтобы сделать из моей шкуры атташе-кейс — для путешествий. Но поскольку старикан не скоро начнет путешествовать, он под конец передумал, и раз уж взялся за чтение, и вдобавок всякого старья, то вспомнил про книги в старинных переплетах (говорят, в своей камере Дон Мимино принялся за Шекспира, — чтоб все прочесть, все понять и все начать сначала, пока не дойдет до конца, пока не выжмет из стихов весь сок, у него в запасе уйма времени). А что увлекательней, чем читать «Гамлета», чувствуя под пальцами дубленую кожу того, кто изо всех сил старался вас погубить? Дон не поскупился на средства, семьи пяти городов отправили лучших людей — только типы, отобранные из самых-самых, лучшие клинки, каждый в своей специальности, и мне льстит, что ради меня собрались такие таланты.

— Сколько их, по-вашему? — спросил меня Квинт.

— Что-то между семью самураями и грязной дюжиной.

И вот мы с ним идем под ручку по улицам Шолона, кто не видел своими глазами — не поверит (кстати, хочу сделать небольшое отклонение, мне всегда название Шолон казалось непроизносимым, особенно для американца вроде меня, так что я переименую город в Со Лонг). Том упрятал целый арсенал под длинный плащ, который плохо завязывался на поясе из-за ручного пулемета, пристроенного на животе. Видел бы кто его конспираторский вид! Как он старался выглядеть скромно и незаметно, гуляя с дальнобойной винтовкой весом шесть с половиной кило в чехле — снайперский райфл, это такая штука, по форме напоминающая не что иное, как снайперский райфл шести с половиной кило.

— Надо срочно разработать план, Фред.

— План? Не вижу другого плана, кроме как стрелять, когда увидишь, и не промахиваться.

— Не могу понять, может, я делаю огромную глупость, оставаясь рядом с вами. Идите через район Часовен, я пройду через сквер, встречаемся через полчаса за мэрией.

— Позвольте мне дать вам совет из того, чему вас не научили в Квантико. Если убьете одного из них, убейте его еще разок. Сперва это кажется странным — стрелять по трупу, — но трудно представить, насколько это может оказаться полезным.

Он ушел, и я вздохнул с облегчением. Впервые за долгое время он оставил меня в одиночестве. И вдобавок с оружием! Забыт Фред Блейк, я снова Джанни, единственный настоящий я. Джованни Манцони! Если б мог, я стал бы кричать это имя на улице. Тяжело далось мне ожидание. Но я никогда не сдавался. Каждую минуту из этих шести лет я видел, как все начинаю, как прежде. Это помогло мне держаться — надежда, что однажды я обрету свою настоящую жизнь. И этот день настал.

Потому что жизнь людей, настоящих, обыкновенных людей, — это штука выше моих сил. Это тайна для меня, ежедневная жизнь ежедневных людей, как там у них все устроено в голове и в сердце. Как они могут доверять миру, которому они вынуждены подчиняться? Как они могут жить, чувствуя себя такими беззащитными? Как это, быть жертвой? Жертвой соседа, стран третьего мира или интересов государства? Как принять такую мысль, смириться с ней на остаток жизни? Как поступают честные люди, когда им объясняют, что они сражаются с мельницами? Что у них нет ни малейшего шанса сдвинуть горы?

Ничем ты не прикрыт, дружок. Думаешь, прикрыт, и ошибаешься. Никто тебе никогда не говорил, что ты как соломинка в руках у сволочей вроде меня? А нас так много, и все хотим тебе зла, даже приличные люди, стоящие с правильной стороны барьера, но для которых ты не представляешь ничего, кроме незаработанных денег. Грустно мне на тебя смотреть, честно. Раньше я и не подозревал о твоей несчастной жизни. Я даже не подозревал, какое количество несчастий тебе выпадает. А ведь, видит Бог, ты стараешься, я сам видел. Ты хранишь веру в человека, пытаешься все наладить, действовать своими силами. А усилия твои идут насмарку из-за тех, кому плевать и на тебя, и на человечество. А если вдруг тебе вздумается плакать, кто тебя слушать-то будет? Кто станет переживать из-за тебя или твоей семейки? Тебе скажут, что у всех свои заботы, и похуже твоих. И тогда ты втягиваешь голову в плечи и идешь вперед, честный человек, потому что ты солдатик и надо выстоять. До следующего раза.

Я тоже несколько раз пытался. Не смог. На это у меня никогда мужества не хватало.

С головой, набитой всеми этими вопросами, я завернул за угол и нос к носу столкнулся с одним из этих вояк, готовых меня прострелить. И как раз с этим я был хорошо знаком. Подростками мы были неразлучны. Скольким мы с Ником вдвоем фонарей навешали! Иногда по двое суток не расставались. Спасали друг другу жизнь, когда нечаянно забредали на территорию вражеской банды. Такие вещи связывают людей.

Увидев меня, Ник не успел схватиться за оружие, я тоже. Тогда мы улыбнулись друг ДРУГУ, поздоровались — неплохо выглядишь, чего поделываешь, сколько лет не виделись, — и каждый ждал маленькой такой секунды, чтобы выхватить свой пугач, и эта секунда все не случалась. Боксеры это называют «приглядка» (эта приглядка подсказывает им, идти на риск или нет), и тут, стоя лицом к лицу, ни он, ни я не решались открыться. Но самое забавное, что пока мы так болтали, мы были совершенно искренни. Мы вспомнили об одной тайне, которая нас связывала.