– Это папина неделя, – сказала она. – Ты же знаешь. Да и мне тоже надо уехать по работе, и тоже в Малагу.

– Ты будешь работать с папой? – удивленно спросил Калле.

– Нет, но мы будем работать в одном месте.

– Почему вы не берете с собой нас?

– Мы с папой будем оба работать в Малаге, но не вместе. У нас разная работа, и ты это знаешь.

Кусая себе губы, она уставилась в свою кружку. Она не могла показать детям, как зла была она на Томаса за это решение: оставить детей с Софией на время своей командировки.

Она вдруг заметила, что Эллен неподвижно застыла за столом. Ручка ее с зажатой в кулачке ложкой лежала в тарелке. Сыр остыл и затвердел. Маленькое тельце сотрясалось от рыданий.

– Малышка моя, что с тобой?

Она взяла дочку на руки, прижала к себе и принялась нежно укачивать. Девочка молчала, лишь свернулась калачиком и сунула пальчик в рот. Беспощадная реальность просочилась и на кухню, и теперь Анника изо всех сил пыталась сохранить иллюзию тепла и любви.

– Папа заберет вас сегодня, – сказала она. – Он придет вечером, и если вы поторопитесь и вовремя пообедаете, то успеете вместе посмотреть кино.

– «Человек-паук»? – оживился Калле.

– Нет, для Эллен это слишком страшно. Мы лучше посмотрим «Десмонд – ловушка для монстров». Что скажешь?

– Это мы уже видели, – ответил Калле.

– Это очень хороший фильм, – сказала Анника. – Его можно смотреть много раз.

Анника подула на волосики Эллен.

– Вы побудете с Софией во вторник, среду и четверг, а в пятницу приедут бабушка и дедушка и заберут вас на озеро, и там вы будете играть с Зико, а потом будет суббота, Вальпургиева ночь, а потом приедет папа, а в понедельник я заберу вас из садика, и у нас будет много свободного времени, и вы мне расскажете, как вы жили и что делали все эти дни.

– Она глупая, – сказала Эллен.

– Нет, – возразила Анника, с отвращением чувствуя собственное лицемерие. – София очень милая. Вы ей очень нравитесь, и она будет рада побыть с вами.

– Ей нравится только папа, – сказал Калле.

Анника поняла, что впадает в панику. Она вытерла дочке носик бумажной салфеткой и выглянула в окно. Дождь еще не закончился.

Все, что она сейчас сказала, было от начала до конца ложью. Она лгала, чтобы оправдать свой выбор, которым заставила детей платить за собственные несчастья. Она заставила их кочевать между двумя домами. Теперь вместо двух домов у них не было ни одного, вместо двух нормальных родителей у них остались жалкие половинки.

Она прикусила губу, чтобы не расплакаться.

– Я понимаю, как это трудно, – сказала она. – Я тоже очень скучаю без вас.

– Почему мы не можем все время быть с тобой? – спросил Калле.

– Я тоже хочу все время жить с тобой, – прошептала Эллен и с такой силой обвила материнскую шею, что Анника чуть не задохнулась. Она осторожно отвела руки дочки.

– У всех детей есть мама и папа, – сказала Анника, – и лучше всего, когда дети растут с ними обоими, но если так не получается, то надо привыкнуть к другому порядку…

Калле упрямо посмотрел на мать:

– Почему это решают только взрослые? Почему не могут решать сами дети?

Анника проглотила боль и улыбнулась сыну:

– Когда ты немного подрастешь, сможешь решить сам.

– Я уже большой.

– Тебе восемь лет, ты еще не очень большой.

– Когда же меня будут считать большим?

– Для того чтобы решать, где жить? Когда тебе будет двенадцать.

Мальчик разочарованно съежился и опустил плечи.

– Еще целых четыре года.

Он уже хорошо научился считать.

– Я не хочу к Софии, – снова захныкала Эллен.

Анника взглянула на часы и встала, не выпуская из рук Эллен.

– Возьмите бутерброды. Калле, иди одевайся. Эллен, иди в свою комнату и надень то, что мы с тобой вчера приготовили. Сумки и рюкзаки уложены? Вы взяли все свои вещи?

Дети выкатились через холл в свои комнаты.

Анника, стоя на кухне, смотрела им вслед, чувствуя такое жжение в венах, будто по ним пульсировала кислота.

Сегодня они вышли из дома заблаговременно. Анника чувствовала себя фашистом, она не терпела опозданий, это ее качество углубилось от брака с Томасом, который был в отношении времени неисправимым оптимистом.

Они вышли раньше на четверть часа, и это позволило им не спеша идти по дороге и петь песенки. Они останавливались перед витринами и обсуждали, какие вещи им хотелось бы иметь. У них даже осталось время купить в киоске жвачку и пообещать не трогать ее до фильма.

Дождь утих и почти прекратился. Было прохладно, всего несколько градусов выше нуля, но безветренно. Над крышами и башенками низко висели темные тучи, улицы превратились в ущелья, где стало легче дышать. Мир снова засиял в розовом свете, броня стала крепче.

Анника несла на плечах обе детские сумки и свою тяжелую сумку с документами и компьютером. Вещей, сопровождавших детей в путешествиях по обоим домам, становилось все больше, хотя Анника исключила некоторые из них. Например, новые Поппи и Чикен все время жили в ее доме (старые Поппи и Чикен сгорели на Винтервиксгатан); но все равно оставались любимые джинсы, обувь, фильмы и книги – и их приходилось таскать из дома в дом.

Анника довела Калле до входа в школьный двор и обняла его на прощание.

– Увидимся через неделю. Я заберу тебя, как всегда, после прогулки в следующий понедельник, ладно?

Мальчик кивнул и отправился в класс.

Дальше им с Эллен идти было легче, так как Анника избавилась от вещей с полки Калле.

– Понеси меня, – попросила Эллен и протянула ручки.

– Нет, – ответила Анника и поправила на Эллен шапочку. – Ты уже тяжеленькая, большая девочка. Лучше возьми меня за руку.

Взявшись за руки, они пошли по туннелю, соединявшему южную и северную части острова. Эллен, наморщив лобик, о чем-то напряженно думала.

– Мама, послушай, – сказала она, когда они проходили мимо кегельбана. – Я тоже когда-нибудь стану мамой?

– Может быть, – ответила Анника, – если захочешь.

Девочка помолчала.

– Но если я буду мамой, то кем будешь ты?

– Я все равно останусь твоей мамой, но еще стану и бабушкой твоему ребенку.

Эллен согласно кивнула.

– Да, правильно, – сказала она. – А потом я состарюсь, и тогда ты станешь маленькой, а я буду твоей мамой.

– Ты станешь моей мамой? – удивленно спросила Анника.