В портретной галерее Реца есть еще одна заслуживающая внимания черта. Ее можно обозначить как эффект циклизации. Начав рисовать портреты, мемуарист не останавливается, пока не исчерпан запас наиболее видных исторических лиц. Другой пример: увлекшись новинкой, мадмуазель де Монпансье сочинила как минимум шестнадцать портретов и приобщила к этому занятию свое окружение. Ее знакомые берутся за свои или за чужие портреты, присылая их в дар ей. По всей видимости, этот эффект циклизации являлся отличительным свойством салонной культуры XVII в. Его можно наблюдать и на других жанрах: с одной стороны, вспомним знаменитую «Гирлянду Юлии», в которую вошли шестьдесят два мадригала, написанные посетителями особняка Рамбуйе, или пресловутый «День мадригалов», имевший место 20 декабря 1653 г. (весь день «Акант» и «Сафо» обменивались записками с поэтическими импровизациями), или борьбу сонетов, когда сравнение достоинств «Урании» Вуатюра и «Иова» Бенсерада вызвало к жизни целый ряд поэтических текстов, в том числе и Корнеля. С точки зрения светского общения циклизация исполняла функции «события», маркировавшего важный этап в жизни того или иного сообщества. Еще одним примером тому может служить «Карта страны Нежности», о которой пойдет речь в четвертой главе.

Анна-Мария-Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье

Портрет Мадмуазель, ею самой составленный

(1657)

Мадмуазель де Монпансье или, как ее порой называли современники, Старшая Мадмуазель, [175] единственная дочь Гастона Орлеанского (1608–1660) от его брака с богатейшей наследницей Франции Марией де Бурбон-Монпансье (1604–1627), появилась на свет в 1627 г. Ее рождение — рождение девочки — стало разочарованием для девятнадцатилетнего Гастона, надеявшегося унаследовать престол все еще бездетного Людовика XIII. Кроме того, оно стоило жизни матери. Вскоре после этих событий Гастон бежал из Франции, пытаясь политическим шантажом или открытым бунтом подорвать влияние кардинала де Ришелье. В 1632 г. он тайно обвенчался с Маргаритой Лотарингской (1612–1672), а два года спустя Людовик XIII позволил ему вернуться во Францию, впрочем, так и не признав законность брака. В своих мемуарах Мадмуазель вспоминает, как ждала она этого возвращения и как сразу узнала отца, хотя он намеренно снял голубую орденскую ленту, чтобы посмотреть, сумеет ли семилетняя дочь отличить его от других вельмож. Насколько можно судить, такие игры в «узнавание» были частым явлением той эпохи. Так, когда Мария Манчини впервые встретилась со своим супругом (как нередко случалось в правящих домах, их свадьбу сыграли заочно: на церемонии жениха «по доверенности» представлял его посланник), то он решил ее разыграть и послать вместо себя своего кузена.[176] В обоих случаях «узнавание» функционировало как испытание, суть которого заключалась в умении отличить подлинные качества (благородство, высокий сан) от поддельных. Мадмуазель вышла из него с честью, сразу бросившись на шею отцу. Она сама считала, что этот жест ей подсказал голос крови. Но более чем вероятно, что в ее покоях висел портрет Гастона и она хорошо знала его черты.

Вплоть до 1638 г. Мадмуазель оставалась единственным прямым отпрыском рода Бурбонов (при большом количестве боковых ветвей, что придавало внутриполитической ситуации особую напряженность). Это не позволяло ей претендовать на французский престол — по салическому закону корона наследовалась только по мужской линии, — но не могло не вызывать повышенного внимания к ее особе. В 1638 г. на свет появился будущий Людовик XIV, два года спустя — его брат Филипп. Мадмуазель было тогда одиннадцать лет, и она не могла не ощутить умаления собственной значимости в глазах окружающих. Тем горячее была ее приверженность интересам и политическим симпатиям отца, с которым она сохраняла прекрасные отношения вплоть до смерти кардинала де Ришелье, когда Гастон смог наконец добиться признания своего второго брака. В 1643 г. Маргарита Лотарингская, все эти годы жившая за пределами Франции в ожидании подтверждения своего законного статуса, воссоединилась с супругом. Благодаря ей с 1645 по 1652 г. Мадмуазель приобрела четырех сестер и брата. Соперничество между двумя ветвями дома Орлеанов было также неизбежно, как когда-то конфликт между Людовиком XIII и его братом. В этом семейном раздоре Гастон склонялся на сторону жены и детей от второго брака, тем более что Мадмуазель уже начала проявлять независимый и неукротимый характер, столь резко отличавшийся от его собственного (как писал хорошо знавший его кардинал де Рец, «поработив его душу орудием страха и его разум орудием нерешительности, малодушие запятнало все течение его жизни»).[177] Помимо причин чисто семейных, разлад между Гастоном и Мадмуазель имел и политический аспект. Кончина Людовика XIII открыла перед герцогом Орлеанским давно желанную возможность добиться реальной власти. Он довольно легко отказался от претензий на регентство, уступив его Анне Австрийской, однако исполняемые им функции правителя делали его первым лицом королевства (несовершеннолетний Людовик XIV пока оставался фигурой чисто символической). Мадмуазель казалось, что отец не до конца использовал ситуацию, сулившую их дому безмерную власть и влияние. Ее честолюбие и недовольство его образом действий послужили еще одной причиной разлада их отношений.

Эпоха Фронды — решающий и, наверное, наиболее яркий момент в жизни Мадмуазель. Когда герцог Орлеанский присоединился к фрондерам, она показала себя сторонницей самых решительных мер. На ее личном счету их было две. В марте 1652 г. она отправилась в Орлеан, колебавшийся, перейти ли ему на сторону двора или сохранить верность своему удельному владетелю. Несмотря на сопротивление местных магистратов, Мадмуазель проникла в город, и жители встали на ее сторону. В июле все того же 1652 г., когда королевские войска под Парижем теснили силы мятежников, возглавляемые принцем де Конде, она заставила парижские власти открыть ворота и дать убежище отступавшим. Она сделала больше: поднявшись на башни Бастилии, она велела зарядить пушки и сделать несколько выстрелов по королевским войскам, чтобы прикрыть отступление Конде. По легенде, когда кардинал Мазарини об этом узнал, то воскликнул: «Этим пушечным выстрелом она убила собственного мужа!», имея в виду не раз обсуждавшуюся возможность брака между Людовиком XIV и Мадмуазель. В ноябре 1652 г. двор и парижский парламент пришли к соглашению, а Мадмуазель, как и ее отцу, было предписано отправиться в свои земли. Последующие пять лет Мадмуазель провела в замке Сен-Фаржо, временами посещая Гастона, обосновавшегося в Блуа. Как она признается в «Мемуарах», изгнание привило ей любовь к чтению, оживило вкус к литературным играм.[178] В эти годы она вместе со своим окружением сочиняет романы — «Жизнь госпожи де Фукероль» и «Описание воображаемого острова и история принцессы Пафлагонийской» — и берется за воспоминания. В 1657 г. ей дано позволение вернуться ко двору, но она пользуется им весьма умеренно, предпочитая путешествовать по своим владениям, лишь изредка заглядывая в Париж.