Рядовой еще несколько секунд простоял, не выпуская оружие из рук, но его тело начало сотрясаться, ноги дрожали. А потом он рухнул на землю ничком.

Другой солдат выронил мушкет и опустился на колени рядом с ним. Он осторожно приподнял голову рядового и, похоже, стал пытаться затолкать мозг обратно в разбитый череп…

Давид прикоснулся к клавише. Софт-скрин погас. Он снял наушники.

Несколько секунд он просидел не шевелясь, ожидая, пока из его сознания выветрятся образы и звуки жуткого сражения времен Гражданской войны, пока их место займет сдержанная научная тишина «Червятника», где слышались только негромкие голоса сотрудников.

В каждом из кабинетов-кубиков вокруг люди вглядывались в тусклые изображения, полученные с помощью червокамер. Они нажимали на клавиши управления, прислушивались к звукам стародавних голосов, делали записи на желтых отрывных листках. Большинство из этих людей получили разрешение поработать в «Червятнике», предварительно подав научные заявки.

Эти заявки были рассмотрены комиссией, созданной под руководством Давида, а потом участников отбирали путем лотереи. Другие оказались здесь по приглашению Хайрема, как Хетер и ее дочь. Здесь находились журналисты, ученые, академики, жаждавшие разгадать загадки истории и узнать больше о личностях, представлявших особый интерес.

Где-то кто-то тихо насвистывал детскую песенку. Мелодия странно противоречила кошмару, до сих пор звучавшему в ушах у Давида. И все же он сразу понял, что это означает. Один из самых въедливых энтузиастов взялся определить, какая простенькая мелодия легла в основу «Загадочных вариаций» Эдуарда Элгара[38], сочиненных им в тысяча восемьсот девяносто девятом году. На эту роль претендовало сразу несколько произведений – от негритянских спиричуэле и забытых мюзик-холльных хитов до песенки «Мерцай, мерцай, звездочка!». И вот теперь, судя по всему, искатель добрался до истины, и Дэвид без труда вспомнил слова этой милой песенки: «У Мэри был барашек».

Ученых влекло сюда потому, что «Наш мир» по-прежнему намного опережал своих конкурентов в области применения червокамеры. Глубина исторического поиска постоянно увеличивалась. Некоторым исследователям уже удалось заглянуть на три столетия назад. Но пока – хорошо это было или плохо – применение мощных хронообъективов червокамер оставалось под бдительным контролем, и заниматься этим было можно только в стенах соответствующих учреждений, где пользователей подвергали проверке, снабжали определенными уровнями допуска, где за их работой наблюдали, а результаты работы старательно редактировали и интерпретировали, прежде чем они попадали на всеобщее обозрение.

Но Давид знал, что, как бы глубоко он ни заглядывал в прошлое, свидетелем каких бы событий он ни становился, какие бы сюжеты ему ни довелось анализировать и обсуждать, эти пятнадцать минут войны Севера и Юга, только что пережитые им, останутся с ним навсегда.

Хетер прикоснулась к его руке.

– У вас не слишком крепкий желудок, да? Мы ведь только сделали, можно сказать, соскоб с поверхности этой войны, мы только начали изучать прошлое.

– Но это жуткая, жестокая мясорубка.

– Верно. Разве война не всегда такая? На самом деле Гражданская война была одной из первых по-настоящему современных войн. Больше шести тысяч погибших, почти полмиллиона раненых – и это в стране, население которой не превышало тридцати миллионов. Это все равно как если бы сегодня мы потеряли пять миллионов человек. Чисто американский триумф – чтобы в такой молодой стране вспыхнул такой серьезный конфликт.

– И все-таки эта война была справедливой, – хмыкнул Давид. Хетер работала над периодом войны Севера и Юга в рамках составляемой ею с помощью червокамеры первой правдивой биографии Авраама Линкольна. Эта работа спонсировалась ассоциацией историков. – Такой вы сделаете вывод? В конце концов, эта война привела к искоренению рабства в Соединенных Штатах.

– Но война была не из-за этого. Нам предстоит лишиться наших романтических иллюзий на этот счет и встать лицом к лицу с правдой, о которой до сих пор знали только самые храбрые их историков. Та война стала столкновением экономических интересов Севера и Юга. Рабы представляли собой экономический ресурс стоимостью в несколько миллиардов долларов. Эта кровавая бойня зародилась в классовом, неравноправном обществе. Войска из Геттисберга была посланы в Нью-Йорк, чтобы подавить вспыхнувшее там восстание противников призыва в армию. Линкольн отправил за решетку тридцать тысяч политических узников без суда и… Давид присвистнул.

– И вы думаете, репутация Линкольна не пострадает, если мы узнаем обо всем этом?

Он приготовился к новому включению червокамеры. Хетер пожала плечами.

– Линкольн остается внушительной фигурой. Хотя геем он не был.

Давид заинтересовался.

– Нет, правда? Вы уверены?

Хетер улыбнулась.

– Даже бисексуалом не был.

Из соседнего «кубика» послышался приглушенный визг.

Хетер устало улыбнулась.

– Это Мэри. Она опять смотрит на «Битлз».

– На «Битлз»?

Хетер на несколько секунд прислушалась.

– Клуб «Топ-Тэн» в Гамбурге. Апрель тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Легендарные выступления. Считают, что лучше, чем тогда, «Битлз» не играли никогда. Эти выступления не были записаны на кинопленку, поэтому до сих пор их, естественно, никто не видел. Мэри каждый вечер смотрит эти выступления.

– Гм-м-м… А как вы между собой?

Хетер остановила взгляд на экране и заговорила шепотом:

– Я боялась, что мы совсем рассоримся. Давид, я понятия не имею о том, чем она занимается половину времени, куда ходит, с кем встречается… Мне достается только ее злость. Она и сегодня-то сюда пошла только потому, что я ее подкупила червокамерой. А для чего еще, кроме «Битлз», она ею пользуется, я не знаю.

Давид растерялся.

– Я немного сомневаюсь в этичности того, что я вам предлагаю. Но… вы хотите, чтобы я это выяснил?

Хетер нахмурилась и убрала с глаз прядь седеющих волос.

– А вы можете?

– Я поговорю с ней.

Изображение на софт-скрине стало устойчивым.

«Мир почти не обратит внимания и ненадолго запомнит то, что мы сегодня здесь говорим, но никогда не забудет того, что они здесь сделали…»

Аудитория Линкольна – почти без исключения мужчины в цилиндрах и черных сюртуках – выглядела, по мнению Давида, на редкость чужеродно. А сам Линкольн возвышался над ними настолько высокий и тощий, что выглядел почти карикатурно. И его голос звучал раздражающе пронзительно и гнусаво. И все же…

– И все же, – заключил Давид, – в его словах по сей день заключена движущая сила.