Письмо второе

К другу

В конце рассуждения моего об истории упомянул я о необходимости изгнать из русского, особенно исторического, слога все иностранные слова и выражения. Я сказал, между прочим, что Русский военный словарь, объясняющий все так называемые технические термины (которые вовсе для незнающих иностранных языков непонятны), был бы дорогим подарком для словесности отечественной. Один из наших генералов, умеющий мыслить и чувствовать по-русски, предпринял составить со временем столь необходимый особенно для военно-исторических писаний словарь. Известясь о намерении его, я изложил мысли мои о сем предмете в особом к нему письме.

Издатель одного из наших журналов[89], назвав меня ревностнейшим русского языка поборником (за что я его от всего сердца благодарю), вдруг, по непонятному для меня побуждению, сделался ревностнейшим защитником чужестранных речений и, будучи русским, грудью стал за непонятные для русских слова. «Как аукнется, так откликнется!» — говорит пословица; а следуя сей пословице, надлежало бы и мне в свою очередь при рассмотрении возражений наговорить множество колких слов, дать полный разгул остроумию и проч. и проч., но зная, что порицать гораздо легче, чем писать, и что остроумие не есть благоразумие, я не дам воли первому и удержу себя в пределах последнего. Два кремня, посредством взаимного ударения, производят искру, доставляющую свет: таков должен быть и всякий ученый спор. Пример такого полезного спора показали нам недавно два почтенных состязателя, говоря умно и прекрасно в защиту и против экзаметров, употребляемых переводчиком «Илиады». Забывать всякую личность и помнить только общую пользу — вот, по мнению моему, единственная цель, к которой приятно и должно стремиться всем истинным друзьям просвещения! — Прочтем теперь мое письмо, потом возражения издателя и посудим о том и другом со всевозможным беспристрастием.

Письмо к генералу Н. Н. о переводе воинских выражений на русский язык

К душевному удовольствию всех, истинно любящих Отечество, известным сделалось, что в<аше> п<ревосходительство> намереваетесь изгнать из воинского слога нашего все иностранные слова и выражения и подарить словесность нашу важною и полезною книгою: Словарем воинских речений.

Конечно, время уже присоединиться и воинам к мирным защитникам отечественного слова, дабы общими силами освободить язык наш, столь же сильный и величественный, как и самый народ русский, от нашествия иноплеменных наречий. Во все времена и у всех почти народов слава языка следовала за славою оружия, гремя и возрастая вместе с нею.

Но где во вселенной не говорят теперь о России и где говорят языком ее?.. Имя Отечества нашего сияет славою немерцающею, а язык его безмолвствует!

Уже нет врагов на Русской земле!.. Уже истлели кости грозных тысяч, устлавших трупами своими поля от Оки и до Немана: мы свободны, мы русские, а говорим не по-русски!..

Начнем писать — и описания единственных в бытиях мира подвигов пестрим, засоряем словами, вовсе для русских не понятными.

Издание предприемлемого в<ашим> п<ревосходительством> воинского словаря нанесет, конечно, последний удар уже из всех пределов российской словесности вытесняемой толпе чужеземных речений.

Я вижу шумную толпу сию, уподобляющуюся в пестроте тем безобразным сонмищам, которых мразное дыхание снежных бурь и громы оружия российского, разя и стыдя, изгоняли из царства своего.

Уже знатная часть чужеязычного наброда в бесприютном шатании своем не знает, где найти покров. В каком постыдном пресмыкании видим мы теперь сих гордых нашельцев на Русский край!.. То взводят они очи на чертоги, в которых многие лета пировали господство свое, то вспоминают о неизъяснимой приятности, которою украшались в прелестных устах цветущих красотою русских дев; то, собрав последние силы и призвав на помощь иноплеменное воспитание, хотят продраться, войти и втиснуться опять в священные пределы языка нашего. Но бодрый оного страж, громом Отечественной войны пробужденный и славою ее увенчанный, дух русский стоит на праге с мечом. Он всеми средствами действует вдруг: иных ослепляет блеском здравого рассудка, других поражает перуном справедливого порицания, и многие издыхают на остриях колких насмешек его. Таково теперь положение чужеземных бродяг в прекрасных областях словесности русской…

Однако многие из множества имеют еще дерзкие надежды найти себе приют и углубиться корнем в цветущем вертограде слова нашего.

Надежды их ободряются теми иностранными речениями, которые, пользуясь военною суетою, закрались, засели и укрепились в большей половине писаний о славе и победах россиян.

«Как! — говорят сии темные объяснители блистательных подвигов наших, — могут ли русские обойтись без нас?.. Умели ль они воевать по правилам ратного дела!.. Имели ль понятие о порядке строев?.. Разумели ль искусство воинских движений!» История русская, полная дивных повествований о походах дальних, о битвах кровавых, смеется кривым толкованиям сим. Древние летописи, степенные книги, синопсисы и хронографы, раскрываясь, показывают нам слова и выражения, которыми за три и четыре пред сим века описывали военные дела.

Но для лучшего объяснения сказанного мною позвольте мне в<ашему> п<ревосходительству> представить образчик нынешнего полуиностранного слога воинских описаний и сделать потом с оного перевод. Не касаясь новейших происшествий, я отхожу нарочно за 400 лет назад, выбираю некоторые обстоятельства из предшествовавших великому побоищу Задонскому и военные предприятия и подвиги древних славянороссов описываю новым наречием полуфранцузским.

Вот пример:

«Димитрий, князь Московский, делая специальные ревии каждому корпусу и генеральный смотр всей под командою его состоящей армии, рекомендует служащим под ним[90] князьям и воеводам организировать массы свои накануне великой Задонской баталии».

Эскиз реляции такого же штиля:

«В 6 часов пополудни неприятель учинил форсированную рекогносцировку на аванпосты россиян. Разъезжавшие впереди обсервационные деташаменты, также патрули, ведеты и пикеты русские, не рискуя выжидать сильнейшего шока неприятеля, в тот же момент свернулись в колонны и, ведая опасность эксантрической ретирады, маневрируя с большим искусством, под стрелами тиральеров, ретировались (в ордер баталии ан эшекье) к стороне Дона[91], где все массы русские в твердой центральной позиции консантрированы были. Но вскоре открылось, что неприятель, не предпринимая ничего похожего на формальную атаку, сделал только фальшивую демонстрацию для удобнейшего обрекогносцирования позиции, занимаемой россиянами. Отважные партизаны татарские сближались на выстрел к фрунту. Но увидя длинные линии биваков и великое множество густых и тяжелых масс, проворно ускакали назад, дабы подробно рапортовать о всем главнокомандующего[92] всею кавалериею и инфантериею татарскою великого мурзу Челубея для официального о том донесения его величеству царю татарских орд Мамаю.

Тогда Мамай, сей обширный гений[93], имевший репутацию великого генерала в офансивной и дефансивной войне, в искусном вождении великих операций, равно как