чертоги, посохи превращались в копья, серпы и косы в мечи. И, наконец, кто лучше русского, испытавшего столько превратностей в столь короткое время, признает священный промысл существа вседвижущего и всем управляющего во вселенной своей? Русский историк не опустит ни одной черты касательно свойств народа и духа времени. Он не просмотрит ни предвещаний, ни признаков, ни самых догадок о случившихся несчастиях. И тогда-то в описании его увидим мы как наяву и будто в сию самую минуту, как постепенно унывает Отечество наше, как слышатся отдаленные стоны громов находящей тучи, как дивные знамения в небесах являются, как растекается тайный шепот предчувствия о будущем великом горе и цепенеют сердца людей среди мнимого спокойствия.

То же перо, которое опишет начало наших бедствий, изобразит и счастливейшее заключение кровавого позорища, когда Бог наш вступился за обиды земли своей, за разоренные храмы, за опозоренные алтари. Тогда увидим мы ясно в сей новой и необычайной картине неслыханное бегство тьмачисленных врагов по оледенелым пустыням; увидим, как гневное небо дышит на них бурями и всеми видимая десница Всевышнего ужасным мечом своим пожинает тысячи буйных глав.

Мы увидим наконец победоносные воинства наши, сквозь чащу дремучих лесов, сквозь тесноту диких ущелий, среди истлевших селений и догорающих городов, по снегам и трупам враждебных тысяч достигающие берегов Немана. Там-то небесный меч Бога-мстителя преходит в десницу помазанника Его, государя скромного и великодушного, Александра I, да расторгнет им тяжкий плен окованной Европы.

Таким образом, определили мы, кажется, главные черты, которыми должны ограничиваться обязанности сочинителя и расположение его сочинения. Сего требовал ум. Но теперь сердце подает голос свой. «Ты русский! — говорит оно историку. — Ты должен сделать, чтобы писания твои услаждали и приводили в восторг все сердца твоих соотчичей»[82].

Как же успеть в сем? Русское сердце знает о том. Русский историк! Ты видел великое торжество любви к Отечеству, видел ты древних старцев, стонавших под бременем лет и недугов, вдруг оживотворенных и подъявших меч защиты! Не видал ли ты нежных матерей, отторгавших от сердца своего ни опытом еще, ни силами незрелых единородных сынов своих и посылавших оных, как обреченные жертвы Отечеству, в пламенеющие бури браней на тяжкую истому и неслыханные труды? Не сих ли самых юношей видел ты летевших в кровавую сечу с неустрашимостию мужей и увядавших на прекрасной заре дней своих в гремящих бурях войны? Кому утешать сетующих отцов, неутешных матерей, рыдающих жен и невест? Тебе, русский историк, предлежит священный подвиг сей: ты должен оживотворить для потомства тех, которые пострадали смертию за Отечество! Твоя история должна вмещать в себе подвиги великих и малых, как ясное зерцало вод величественные древа и скромные кустарники, на брегах его растущие, равно в себе изображает. Да будет книга твоя памятною книгою усопших на полях битв. Возьми в пример летописателей прежних веков. Не все ли деяния отечественных героев передавали они, как святыню, позднейшему потомству? Так! Вы не умерли, мужи, падшие на полях Задонских; не исчезла память ваша, витязи, окропившие кровию своею пустыни Аркские! Великие тени ваши не сетуют о забвении: вы живете в сердцах истинных россиян!..

Но скажут: как поместить все мелкие черты, все частные подвиги в истории, имеющей в виду столько великих происшествий, касающихся судьбы царств и народов? Поучитесь сему у Иоанна Миллера. Описывая важнейшие события в истории своего народа, чудесные превратности в судьбах его и рисуя величественные картины швейцарской природы, он не забывает упомянуть, кто именно был первый житель какой долины, кто провел первую борозду на скатах холмов ее и кто развел в ней виноградные лозы. Самый пламенный юноша не может описывать с таким страстным жаром прелестей невесты своей, как Миллер описывал свое отечество. И вот как должно писать отечественную историю! Так напишется история единственной 1812 г<ода> войны.

В сем уверяюсь и с удовольствием смотрю в будущее. Уже я вижу, как проясняется сердце скорбной матери, вижу, как за слезами горести светится в очах ее удовольствие. Она раскрывает книгу и находит имя и подвиг своего сына, до смерти пострадавшего за Отечество. Какое услаждение для благородной души! Ей кажется, что смерть отреклась от прав своих, что раскрывается могила храброго и утешенная тень друга и любимца ее приветствует ее из блеска нового бытия. Вот награда сердечных потерь отцов, супруг и матерей! А награда историка — благодарные слезы их! Утешьтесь, тени падших на полях Бородинских, в битвах под стенами Смоленска, на берегах Двины, при Тарутине, Малом Ярославце, Вязьме и Красном! Вы, погребенные в дремучих лесах польских, и вы, опочившие под чуждыми снегами в пределах дальных стран! Скоро, скоро пробудит вас глас повествователя, и вы оживете в истории Отечественной войны. Но будь справедлив, историк, справедливость есть лучшее украшение повествований. Будь справедлив, не забудь еще и о тех страдальцах, которые, принеся все на алтарь Отечества, бежали от мест своего рождения, от гробов отцов своих! Ты видел, как грустно было им расставаться с пределами родины своей; ты видел, как они, прощаясь с домами, где восприяли жизнь, лобызали, как друзей, и самые бездушные вещи, освященные прикосновением их предков. Ты видел, с каким бескорыстием, оставя богатые села, все недвижимые имущества и древние заведения, взяв только домашние иконы и грудных младенцев, с сердцем, исполненным грусти, среди шума военных бурь и воплей народа, скитались они из края в край смятенной России. Многие сожигали собственные жилища, чтобы не дать в них гнездиться злодеям. И всякий лучше хотел быть изгнанником, нежели остаться заложником[83]. Кто исчислит пользы от сей великодушной решимости дворян? Не забудь их, историк, и утешь претерпевших великие потери, но предпочитающих всем сокровищам в мире спасенную ими честь! Не забудь и тех добродушных сынов России, которые, в скромной простоте своей менее всех казавшись опасными врагам, нанесли им, однако ж, незабвенный вред. Сии мирные сыны природы от тишины родных полей, от пения птиц домашних лесов внезапно переступили в шум битв и свист смертей. Оратаи и пастыри сделались воинами. Оросив слезами жен и детей, оградя грудь свою крестом, беспечно и бодро шли они распивать смертную чашу с врагами, небывалыми на Русской земле. Они бились за веру и царя, и устояли в вере и верности. Видели они потом страны иноземные, странствовали по цветущим полям Германии и пировали победы в пределах Франции. Но среди роскошной природы, в благоухающих долинах и зеленеющих садах не утешались они сиянием чужого солнца и грустно воздыхали о снежной родине своей. — Не забудь их,