Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Был ли я счастлив с Евой? Допустим, что я хотя бы познал вкус счастья. Внезапно безумная мысль вновь пронзает мой разум: а вдруг эта больная, изувеченная, неизвестная женщина — Ева? Нет, Ева моложе. Но как это определить, если все лицо сожжено огнем? Нет! Ева узнала бы меня. И я узнал бы ее… Ну и дурак же я! Ева совсем не говорит по-венгерски.
Ева. Прямая и откровенная. Взгляд ее был устремлен за пределы времени, но реальность она из виду не теряла.
Она сама возвестила о перемене, можно сказать, о конце наших отношений, иными словами, о моем возврате к одиночеству.
Был зимний день. Укрытый снегом город жил в замедленном ритме, как будто на осадном положении. Аэропорты — парализованы. Офисы в большинстве своем — закрыты. Лишь одно такси из десяти выезжало на обледенелые улицы. Машинам «скорой помощи» предоставили полную свободу: своими сиренами они нервировали шоферов, чьи потерпевшие аварию автомобили застыли у обочины на фоне ирреального, призрачного пейзажа. По радио постоянно передавали свежие метеосводки. Природа, как она немилосердна. Никакой надежды на потепление. Ева запаздывала. Я тревожился все сильнее.
— Какая мерзкая погода, — сказала она, стряхивая с сапожек снег.
Сняв пальто, она прошла в гостиную, где ждал я. Обычно я спрашивал, что было во время обеда с тем или иным из ее друзей. В этот раз я хранил молчание: она вернулась после свидания с Самаэлем. Начать следовало ей. Она села в любимое кресло прямо передо мной и пристально посмотрела на меня.
— Думаю, нам пришло время поговорить.
Она словно пощечину мне дала: «Пришло время». Торжественное предвестие катастрофы. Я кивнул.
— Хорошо. Давай поговорим.
Я догадывался о том, что она скажет. Объявит мне, что между нами все кончено. Пришло время расстаться. Прощайте, прекрасные обещания, если, конечно, они вообще имелись.
Я чувствовал себя оглушенным, в этой ситуации было нечто такое, что мне никак не удавалось понять. Почему Ева, умевшая читать то, что называла «внутренним лицом», раскрывать самые потаенные секреты, разгадывать самое сокровенное в живом существе, почему она не сумела разоблачить Самаэля? Что сделала она со своим знанием, с опытом, накопленным за многие годы? Почему знание ее и опыт не помогли ей распознать Самаэля, истинного Самаэля, того, кем был Самаэль — гениальный лгун, гениальный до жестокости, завистливый эгоист, не допускающий и мысли, что в человеческом сердце есть место доброму и чистому?
— Время пришло, — повторила Ева бестрепетно. — Самообманом я никогда не занималась. Мы были слишком близки и можем сказать друг другу правду.
Она сказала «мы были», подумал я, силясь не показать своей растерянности. Я был прав. Нам оставалось только прошлое.
— …а правда, — продолжала Ева, — состоит в том, что я выхожу за него замуж. Я должна это сделать.
— Ты его любишь?
— Если и есть человек, которому не следовало бы задавать мне подобный вопрос, так это ты. Любой может произносить это слово, кроме тебя. Ты очень хорошо знаешь, что я об этом думаю.
— Но значит…
— …нет никаких значит. Я должна выйти за него, чтобы помочь Болеку и спасти Лию. Все очень просто.
Даже и тогда я должен был оспорить это, привести свои доводы, напомнить ее собственные слова о браке. Но я промолчал. И она тоже. Я встал, выдвинул какие-то ящики, сложил свои книги и вещи в сумку, бросил на стол ключи. Не прошло и часа с того момента, как Ева вернулась. Без лишнего и бесполезного слова или жеста я закрыл за собой дверь.
Я никогда больше не видел Еву.
ОТРЫВОК ИЗ «ТАЙНОЙ КНИГИ»
Опасения Большого Менделя оправдались. Его рабби и он сам в тот день не вернулись домой, в Щекешварош. Архиепископ Бараньи попросту не отпустил их.
— Нам нужно многое сказать друг другу, — объяснил он своим гостям.
— Что, собственно, все это означает? — негодовал Мендель, поскольку уже три дня их держали взаперти в комнате на другом конце коридора. — О чем говорит этот христианин? Меня они подвергли пыткам, уж не собираются ли теперь пытать и рабби? Умоляю рабби совершить чудо, чтобы мы как можно быстрее ушли отсюда! Во имя любви к небу, пусть рабби использует данную ему власть! Мы не должны оставаться в этой христианской тюрьме, нам нужно уходить, община ждет нашего возвращения, уйдем отсюда скорее, хотя бы и пришлось идти пешком!
Стоя перед окном, выходившим в громадный парк, молодой Учитель, углубленный в свои размышления, не отвечал. Мендель знал, что приставать к нему бесполезно, но остановиться не мог. В конце концов Хананиил, не отрывая взора от парка, очертания которого едва проступали из темноты, посоветовал другу и слуге не настаивать на своем:
— Все, что происходит на земле, решается на небе. Мы здесь, чтобы свершить нечто важное. Быть может, архиепископ прав. Нам с ним есть что сказать друг другу.
В дверь постучали. Священник, который явился за ними в Щекешварош, вошел с двумя чашками горячего чая. Мендель отверг их:
— Оставьте нас. Мы должны произнести утренние молитвы.
Священник удалился. Хананиил, все также неподвижно стоявший у окна, вздохнул.
— Видишь, Мендель, мы правильно сделали, что взяли с собой наши талес и тфилин. Мы знали, что вернемся не сразу.
Мендель воспринял это как незаслуженный комплимент:
— Рабби знал все, не я. Я бы предпочел, чтобы рабби ошибся.
Он стал вынимать ритуальные предметы из сумки, но вдруг замер.
— Рабби, я забыл, мне следовало задать этот вопрос в первый же день: имеем ли мы право молиться в доме, где царствует крест?
— Закрой глаза и повернись лицом к Иерусалиму, — ответил Хананиил.
Мендель молился быстрее, а Хананиил медленнее, чем обычно. Но к чаю оба они не притронулись.
— Сегодня мы должны поститься, — решил Хананиил. — Вспомни, Мендель: некогда, если какому-нибудь Мудрецу предстояла встреча с представителем христианства, все члены общины мысленно сопровождали его, очищая тело и душу молитвой и лишениями. Как можно прикасаться к еде, когда на кону стоит жизнь наших братьев и сестер? В такой тяжелый час необходима аскеза.
Два друга провели день в благочестивых размышлениях и молитвах. Хананиил произносил священные слова, стоя с задумчивым видом, Мендель — расхаживая по комнате, сплетая и расплетая пальцы. Время от времени он останавливался и вздыхал, словно от боли. Молодой Учитель был сосредоточен и дышал почти беззвучно. На колокол ближайшей церкви, отбивавший часы, они не обращали никакого внимания. Вечером архиепископ пришел за Хананиилом и отвел его в свой кабинет. Там прелат уселся в кресло, а молодой Учитель, как прежде, остался стоять.
— Продолжим, вы согласны?
Хананиил кивком принял предложение.
— Чего вы ждете от меня?