— «Либертэ», «эгалитэ», «фратернитэ». Свобода, равенство, братство. Так?

Муж так и светился от радости, как будто и в самом деле достиг Рая.

Я, повторяя вслед за мужем эти три слова, шагала рядом, но он уже не улыбался.

С этого момента муж разговаривал только по-французски, как будто язык этой страны стал для него единственно возможным.

Сойдя с парохода, мы направились к гостинице. Я молча следовала за мужем, и наконец мы благополучно подошли к дому в шестнадцатом квартале Парижа.

Это было 23 июля 1925 года.

Ну вот, мы добрались до Парижа, теперь пусть продолжает муж.

Коль скоро жена писать не может, мне ничего не остается, как писать самому, впрочем, вовсе не потому, что мы прибыли в Париж. Во-первых, я не ощущал, что это Париж. У меня было такое чувство, будто я вернулся на родину.

Мадам Луиза жила в редком для Парижа двухэтажном отдельном доме. Ее сын с женой, которые прежде проживали с нею, теперь вели самостоятельную жизнь, и поэтому она сдавала нам две меблированные комнаты на первом этаже.

Перед нашим домом был небольшой садик, как сказал кто-то, это было поистине прекрасное, дарованное самим Небом жилище.

В более просторной из двух проходных комнат кроме большой кровати стояло пианино, и до восьми вечера можно было играть на нем. Жена обрадовалась, и, естественно, мы решили, что это будет ее комната.

По соседству была комната немного поменьше. Там стояла небольшая односпальная кровать и письменный стол. Комнаты разделяло пространство в три-четыре метра, и в случае необходимости их можно было легко сделать изолированными.

Эта небольшая комната, конечно, стала моей. Этакий женский рай, про себя иронизировал я.

Я собирался изучать позитивистские методы в Сорбоннском университете; до начала учебного года оставался еще месяц, поэтому спешить было некуда.

На следующее же утро началась наша здешняя жизнь, немало меня удивившая.

Примерно в половине восьмого утра мадам внесла на подносах кофе со сливками, хлеб и фрукты и, поставив все это перед нами, еще лежавшими в постели, удалилась. И перед женой и передо мной, перед каждым в отдельности.

Кажется, это такой обычай — есть лежа в постели, вернее, полусидя.

Как вкусен утренний кофе с молоком! А чудесный вкус хлеба! Он оказался еще вкуснее того, о котором я мечтал, зная о нем понаслышке.

«Вот это поистине райский завтрак!» — подумал я и, не вставая с постели, крикнул жене в соседнюю комнату:

— Ну как тебе райский завтрак?

— Я, конечно, в восторге, это действительно рай — есть лежа в постели, но может, мы встанем, приведем себя в порядок и тогда уже позавтракаем?..

— Завтрак, наверное, не бывает дважды… Как, вкусно?

— Вкусно, но… Это весь завтрак?

— Необходимые питательные вещества в нем, пожалуй, присутствуют, так что все в порядке.

— Нужно, наверное, большое терпение, чтобы привыкнуть к обычаям этой страны.

Живя в Раю,

Говорит об Аде.

Ах он бедняк —

Ведь Ад у него

В душе.

— Вспоминается это стихотворение. Мне кажется, я еще хуже того бедняка.

— Здесь есть пианино. Как ты смотришь на то, чтобы под его аккомпанемент пропеть хвалебную песнь Раю? — С этими словами я направился в общую туалетную комнату. Там тоже все было оборудовано: душ, ванна.

Когда я вернулся в свою комнату, в ней все, начиная с постели, было прибрано.

Мало того, жена в шелковом кимоно упрекнула меня: «Где же ты болтаешься?» — и показала, что в моей комнате в углу за занавеской располагались раковина, унитаз и все необходимое. Одна комната для живущего в ней человека словно бы представляет целый мир, — с преувеличенным восторгом говорила жена, как бы убеждая меня быть довольным маленькой комнатой.

Наверное, райский мир — это владения женщины, — смеялся я про себя.

Неужели моя жена, которая во время сорокапятидневных занятий на пароходе казалась совершенно беспомощной, так повзрослела и стала самостоятельной, — втайне я даже восхищался ею.

Перед нашим отъездом из Токио жена объявила: «Во Франции я буду готовить еду, а учиться — нет, не смогу». Однако здесь, в Париже, получилось совсем по-другому. Когда я решил изучать экономику, записавшись в Сорбонну на кафедру профессора Симьяна, моя жена, услышав, что один-два года назад в этой стране открылись двери университета и для женщин и теперь туда поступает больше женщин, чем мужчин, неожиданно отправилась вместе со мной и оформила все процедуры, связанные с поступлением на филологический факультет.

— Ты всерьез хочешь окунуться в студенческую жизнь?

— Но ведь о твоей еде полностью заботится мадам, мне там нечего делать… А кроме того, благодаря Небесам те знания, которые ты вколачивал в меня на протяжении сорока дней на пароходе, похоже, дают плоды… — со смехом ответила жена.

— И с чего же ты начнешь свое обучение?

— Как тебе сказать? Ну… прежде всего мне хотелось бы узнать, как возникла такая райская страна.

— Вот как? Да ты стала молодцом! — сказал я. Если безвольная и нерешительная жена, всего за сорок пять дней, в течение которых я направлял ее, взявшись за дело всерьез, смогла так измениться… Человек не должен терять надежду.

Я провел жену к задним воротам Сорбонны. На маленькой площади стояли бронзовые памятники старым ученым. Фасадом на площадь выходил книжный магазин «Блан». Тот магазин, в котором мы из Японии всегда заказывали французские книги. В маленьком магазинчике был всего один старый продавец. Когда я протянул ему свою визитную карточку, он обрадовался: «Мсье Сэридзава, так это вы?» И, пройдя вглубь магазина, снова вышел ко мне вместе с молодыми супругами-хозяевами. Супруги пригласили нас зайти во внутреннее помещение, но так как мы были без подарков, то обещали зайти в следующий раз…

Вместе с женой мы не спеша заглядывали в лавки букинистов и вернулись домой к семи часам, чтобы не опоздать на ужин.

В нашем пансионе ужин в семь часов вечера накрывали в столовой. Кроме госпожи Луизы и ее почтенной матушки обычно за столом присутствовало еще четверо или пятеро гостей. Кажется, это был и люди, имеющие отношение к системе образования Парижа, за общим столом мы, как принято у французов, вели приятные беседы и поэтому вскоре подружились. Около девяти трапеза заканчивалась, но в случае необходимости, если заранее предупреждали мадам, она обычно устраивала стол, и те, кто не был занят, порой засиживались за разговором до десяти…

Поистине это был райский мир.

На этой земле, словно и не замечая, что мы японцы, с нами обходились просто, как с равными, и на душе у нас было легко.