Снег слепил глаза, пока Эйб шел прочь от «Святой Анны», но все равно он был сейчас в жарком дне, когда погиб брат. Он узнал для себя тогда одно: насколько быстро будущее становится прошлым, мгновения сливаются друг с другом, пока кто-нибудь не сделает шаг и не изменит все. Он думал, насколько все было бы иначе, если бы он взбежал вверх по лестнице. Если бы постучал в дверь, если бы ворвался в комнату, как бы все изменилось, если бы он не выполнил просьбы брата, отказался идти к деду на ферму один. Стоял один из тех летних дней, когда все блестит и сверкает под пыльным солнцем, как в сказке, сплошь голубой жар и бесконечные белые облака, удушливое марево и такая тишина, что Эйб слышал только собственное дыхание, когда Фрэнк подсаживал его, чтобы он смог залезть в окно и взять ружье.

После ему приходилось делать это снова и снова, он был вынужден снова и снова влезать в чужие окна. По крайней мере, эти действия помогали ему не думать, но сейчас он уже покончил с грабежами чужих домов. Все равно это не принесло ему ничего хорошего, он нес в себе свою боль, она была с ним в эту снежную ночь. Может быть, поэтому Эйб решил оставить свою машину там, где она стояла, возле реки, и пойти домой пешком. Он шагал и шагал, как лунатик, мимо своего дома, по дороге в Гамильтон, и вернулся обратно только к рассвету, поймав на шоссе снегоочиститель, которым управлял младший брат Келли Эйвон, Джош.

На следующий день он снова пошел гулять, хотя ему полагалось быть на работе, и Дагу Лаудеру, патрульному, который и в хорошие времена постоянно ворчал, пришлось выйти на дежурство вместо Эйба, он регулировал движение перед ратушей, пока пальцы на ногах не посинели. Уже скоро люди в городе заметили, что Эйб бродит сам не свой. Да что там, он даже не поднимал глаз, когда шел через город. Он больше не насвистывал, лицо его было угрюмо, и выходил из дому он тогда, когда порядочные люди уже ложились в постель. Некоторые старожилы, Зик Харрис, хозяин химчистки, или Джордж Николс из «Жернова», вспомнили, что Райт Грей какое-то время делал точно так же, проходя столько миль, что у него протирались до дыр подметки ботинок и ему приходилось отвозить их в Гамильтон в мастерскую.

Судя по происходящему сейчас, Эйб унаследовал эту привычку. Даже когда погода совсем испортилась, дождь со снегом чередовались с морозом и гололедом, Эйб все равно ходил. Достаточно было взглянуть в окно, и он был там: на Мейн-стрит или на Эльм-стрит, шел по Лавуэлл-лейн, не имея даже собаки для оправдания своих скитаний по грязи. Он решил, что будет ходить, пока не обдумает все как следует. Как такое возможно, хотел знать Эйб, чтобы все менялось настолько быстро, от любви до запертых дверей? Вот почему он так долго отказывался от любых обязательств — он был органически не приспособлен для любви. Он ринулся в нее очертя голову, как те дураки, над которыми он всегда потешался, как, например, Тедди Хамфри, настолько свихнувшийся, что ему было плевать, принимают ли его за идиота; он останавливал машину перед домом Никки и включал радио на полную катушку, в надежде, что все эти песни о разбитых сердцах помогут напомнить ей: любовь, которая была потеряна, может быть обретена снова.

Эйб сочувствовал Тедди Хамфри, а теперь сочувствовал и себе самому. В некоторые дни у него в груди возникало ужасное ощущение, которое просто не желало проходить. Он даже съездил в клинику в Гамильтоне, провериться, зная, что сын миссис Джереми, Эй-Джей, два года назад, в возрасте тридцати семи лет, лежал там с сердечным приступом, но Эйба медики заверили, что у него все в порядке. «Надо нейтрализовать кислоту, — говорили они ему. — Не пейте столько кофе. Не гуляйте в такую плохую погоду и не забывайте надевать перчатки и шарф».

Эйб отправился из клиники прямо в аптеку.

— В чем разница между любовью и изжогой? — спросил он Пита Байерса, единственного человека в городе, который точно мог знать о подобных явлениях.

— Дай-ка подумать.

Пит, человек вдумчивый, притворился, будто ему необходимо время на размышления. Загадка казалась непростой, но, как выяснилось, на разгадывание не потребовалось много времени.

— А, понял, — сообщил он. — Никакой разницы.

Послушавшись совета, Эйб купил ролейдз, которые тут же и принял, проглотил с большей частью своей гордости. Неудивительно, что он никому раньше не верил: никогда не знаешь, на что человек способен, в один миг он улыбается тебе, а в следующий уже исчезает, даже ничего не объяснив, не сказав по-человечески «до свидания». На этой планете нет ни одного взрослого человека, который получал бы все, чего хочет, так с чего бы Эйбу жаловаться? Он ведь все еще здесь, верно? Он просыпается каждое утро, видит небо, пьет свой кофе, соскребает наледь со ступенек перед парадной дверью, машет рукой соседям. Он не маленький мальчик, которого обманули, у которого никогда не будет возможности вырасти и самому принимать решения, верные или нет. Разницу между трагедией и просто невезением, в конце концов, очень просто определить: от одного из них можно уйти, именно это Эйб и сделает, неважно, сколько миль придется пройти и сколько пар башмаков износить по дороге.

Снег шел весь декабрь, укрывая рождественские елки перед ратушей белым одеялом, которое не растаяло, даже когда елки уже убирали, что каждый год происходило в первую субботу после Нового года. Стояло то время года, когда ветер носится по городу, опрокидывая на улицах урны для мусора и дергая навесы над витринами магазинов. Дни были такие короткие, что заканчивались уже к четырем, в это время небо чернело, и вечера стояли настолько холодные, что дыхание замерзало в кристально чистом воздухе. Казалось, целые пригоршни звезд разбросаны прямо над крышами Хаддана, отчего в городе было светло даже в полночь. Некоторые даже шутили, что после захода солнца впору надевать солнечные очки, такой яркий был снег, он сиял под звездами, вынуждая даже весьма солидных граждан отбрасывать в сторону сдержанность и осмотрительность и запрыгивать в самый большой сугроб.

В лодочном ангаре Хаддан-скул было холодно и гуляли сквозняки, он стоял на излучине замерзшей реки и хотя был закрыт до весны, это не означало, что им никто не пользуется. По вечерам в пятницу рядом с накрытыми брезентом каноэ и каяками выставляли бочонки с пивом, и несколько девочек с первого курса уже лишились невинности тут же, рядом с лодками. Хотя Карлин не нравилось быть такой же, как все остальные, она проводила много времени в лодочном ангаре вместе с Гарри, однако в конце семестра все изменилось. Теперь каждый раз, когда она оставалась с Гарри, она находила в кармане пальто Гаса камешек, камешки были черные, белые, а иногда прозрачные серо-голубые, цвета льда, который образовывался на отмелях реки Хаддан. Дно шкафа Карлин уже было скрыто под слоем этих камешков, они громыхали каждый раз, когда ей требовалось достать ботинки, и вскоре она заметила, что камешки становятся все прозрачнее к вечеру, так что в полночь делались почти незаметными непривычному глазу.

Приближались зимние каникулы, и несколько человек получили приглашение отправиться в поместье семьи Гарри в Вермонте. Само собой разумелось, что Карлин будет в числе приглашенных, и она не стала говорить, что не поедет, сообщив об этом только накануне.