Я было подумал, что исход схватки решен: не быть больше Быстроногому Оленю вождем рода пиу-пиу! — но ошибся. В самый критический момент от сваленных и переломанных в пылу драки вигвамов в гущу битвы метнулось с десяток женщин.

— Ага! — взвился в небо крик Кленового Листа. — Вождь подкрепление вызвал! И играет он не по правилам, и сражается не по правилам! Жен своих и тещ на нас напустил! Поднажми, ребята!

Ребята поднажали, но толку от этого было мало. Как ни странно, женский летучий отряд, затесавшийся в гущу воинов, внес в ход битвы ужасающую сумятицу. Видно, индейцы пиу-пиу были не совсем уж дикарями и в полную силу со слабым полом сражаться не решались. А вот женщин в этом смысле ничто не останавливало! Над головами сражающихся, как черны вороны, закружились с корнями вырванные клочья волос, лоскуты вдрызг разорванных одежд, обрывки бус и амулетов. Бунтари дрогнули и попятились, но сдаваться и не думали.

Наблюдать за сражением становилось всё опаснее. Поле битвы расширялось, охватывая всё новые и новые территории, набухало, как хорошее дрожжевое тесто. Те, кто не хотел поначалу драться, неожиданно оказались среди мордующих друг друга воинов. От вигвамов осталось одно воспоминание. Дети, зараженные азартом боя, шныряли вокруг; кидались камнями, конскими яблоками (сорт «мустанг»), кричали на разные голоса, подбадривая сошедших с ума родителей. Особенно выделялся Хитрый Скунс — сказывался отцовский воинский практикум! — не одно пущенное его меткой рукой конское яблоко залепило глаза защитникам чести и достоинства вождя, не один камень гулко ударился во вражеский череп.

Я вприпрыжку побежал по направлению к вигваму жреца — единственному уцелевшему посреди дикой междоусобицы. Кто-то — может быть, тот же мелкий поганец Хитрый Скунс — сгоряча бросил мне вслед камень, но я вовремя пригнулся. На бегу призывал во всё горло Гаврилу. Добравшись, ввалился в помещение, не успев как следует затормозить, — так рухнул последний вигвам селения.

— Гаврила! — позвал я, барахтаясь среди шкур и обломков жердей. — Вылезай, пора ноги делать, пока нам их не оторвали…

Никто не отозвался на мой крик. Пошарив еще, я убедился, что Гаврилы здесь нет. Куда он делся? Не мог же я его не заметить в гуще сражающихся? А вдруг не заметил? Ведь сомнут моего клиента и «прости» сказать поленятся… Им-то, индейцам, защищенным зельем Таронха, всё как с гуся вода — они сражаться могут до второго пришествия, а Гаврила под покровительством духа добра и всепрощения не состоит.

Я побежал назад, выкрикивая имя детины, и… совершенно неожиданно наткнулся на него самого.

Гаврила летел, едва касаясь ногами земли. Таким я, признаться, его еще не видел. Глазищи горят, как театральные софиты в сцене убийства Дездемоны, руки сжимают вывороченную березку (с корней сыплются земляные ошметья), рот — красная четырехугольная дыра, из которой, как фарш из мясорубки, сыплются страшнейшие ругательства.

Меня мой клиент не заметил. Пронесся мимо и врезался в куча-малу, словно торпедный катер в мелководную заводь. Брызгами разлетелись в разные стороны индейцы, неосторожно оказавшиеся на пути детины. Почти сразу же послышались глухие тяжкие удары — это заработала его импровизированная дубинка. Бах! Бах! Бах!.. То один, то другой воин взлетали метра на три вверх и с воплями шлепались обратно.

Люди племени пиу-пиу оторопели — будто узрели перед собой не рассвирепевшего непонятно по каким причинам воеводина сына, а самого злобного Тависка, явившегося собрать кровавую жатву. Ровно минуту Гаврила беспрепятственно сеял разрушение и смуту, а потом народ пиу-пиу опомнился. Забыв о междоусобице, всем кагалом накинулись на чужеземца стар и млад. Гаврила взревел, словно медведь, облепленный вцепившимися в него собачонками, встряхнулся и вновь поднял свою дубину…

И чего это он озверел? Чего это ему в голову взбрело подраться? Совсем недавно лежал хворый и квелый… Горячая кровь, что ли, взыграла? Ну здесь ему не на кулачках с боярскими отпрысками силами мериться. Полтораста неуязвимых, откормленных воинов с женами-мегерами и детьми-дьяволятами точно сделают из него отбивную… Правда, если верить пенсионеру Таронха, неуязвимы пиу-пиу только для своих краснокожих братьев и диких зверей, а про русских недорослей он ничего не говорил… Равно как и про бесов — оперативных сотрудников… Так что Гаврила вполне может успеть отправить на тот свет десяток-другой индейцев прежде, чем превратится в отбивную…

Делать было нечего — пришлось самому вступать в бой. Не бегать же вокруг дерущихся и не умолять плаксивым голосом: «Ребята, ну хватит… Ребята, ну перестаньте…»

Хвала преисподней, индейцы успели подустать. Только этим и можно объяснить то, что Гаврилу не растерзали, пока я, раздаривая направо и налево плюхи, добрался до него.

— Эй! — крикнул я, ожесточенно отлягиваясь от подступавших ко мне воинов. — Джеки Чан, воеводин сын, ты меня слышишь?!

Гаврила грузно развернулся, дубиной повергнув наземь одновременно пятерых нападавших.

— Адик! Ты как здесь?

— Я-то? — воскликнул я, проводя серию ударов в корпус краснокожего отморозка, пытавшегося кремниевым ножом снять с меня, живого, скальп. — Я тебя выручаю, а ты?!

Детина не ответил, увлеченный вбиванием в землю по пояс вооруженного сразу двумя палицами индейца…

Да-а, и не поговоришь особо в такой толчее!.. Кто-то верткий и сильный, как удав, остро вонявший потом и бизоньими окороками, прыгнул мне на шею. Когда я наконец расцепил намертво сошедшиеся на моем горле пальцы и зашвырнул диверсанта далеко за пределы поселка, Гаврилы рядом уже не было. Судя по хлестким звукам плевков и богатырскому уханью, он бился где-то недалеко — метрах, может быть, в десяти от меня. И уходил всё дальше и дальше.

«Дошло-таки до твердолобого, — подумал я, — что сваливать отсюда надо подальше, а не играть в супергероя. Размял косточки — и хватит…»

Столкнув лбами налетевших с двух сторон воинов, я рванул за Гаврилой, по пути перехватывая копья и дубинки, нацеленные в меня самого. Еще несколько щедро выданных лично мною нокаутов, прыжок вперед — и я оказался в фарватере прорубавшего себе дорогу детины. Здесь уже драться мне было не нужно — вся трудность состояла в том, чтобы устоять и продолжать движение, когда под ноги мне валились изувеченные краснокожие. Я порядком напрыгался, пока мы выбрались на более или менее свободное пространство. Утерев пот со лба, я оглянулся: толпа индейцев еще колыхалась сама в себе, словно рассуждая, кого бить, если основные противники — Рогатый Дух и Большой Дух — куда-то запропастились?.. Времени было в обрез — вот-вот раздастся вопль: «Здесь они! Лови их!» И я решил применить истинно бесовскую тактику, а именно: дважды выкрикнул на разные голоса:

— Кленовый Лист — жулик! — И: — Долой диктатуру Быстроногого Оленя!

Племя пиу-пиу мгновенно вспомнило недавние распри и занялось делом…

Я повернулся к Гавриле, чтобы посоветовать ему бежать быстрее и по возможности не останавливаться, но вдруг заметил, что детина-то, оказывается, не один: на его плече покоилась краснокожая девушка в изорванной одежде.